Роберт Штильмарк - Пассажир последнего рейса

Вмиг Сашка завалил остатки костра снегом, велел Макарке спрятаться под тулуп в санях, а сам припал к сплетенным корням выворотня. Стал близко слышен конский храп, голос человека, понукавшего лошадь. Из-за поворота тропы на Сашкин след, тоже почти занесенный порошей, выехали санки. Сашка узнал сразу — монастырские, лубяные, легкие, на широких вощеных полозьях… Закутанный в доху человек и не глянул в сторону затаившихся охотников, проехал мимо…

Охотники собрали посуду, сняли овсяную торбу, с конской морды и тронулись по тропке, проложенной курьером.

Вовсе поредел лес, потянулся мелкий березняк, осинник, ельник. Глазу открылась обширная снежная равнина. В дальнем ее конце одиноко торчал стожок сена, иных признаков жилья здесь не было. Голые березки, чахлые сосны-уродцы, лозняк вставали здесь единственными преградами на пути зимних ветров, и перед каждым деревцем намело поземкой снежные холмики.

Поверхность козлихинского болота, сколько глаз хватил, была бугристой. Из-под сугробов торчали метелки камыша, аира и коричневые валики высохшей куги. Но где же дорога, по которой здесь часа два назад проехали встречные саночки?

Чужих следов уже не было. Да и следы собственной лошади и полозьев стали на глазах расплываться, темнеть, набухать водой. Под копытами коня по-весеннему зачавкала грязь. Ноги лошади по коленные суставы ушли в раскисший снег. Впереди из-за предательски тонкого снежного покрывала, выпавшего только что, уже выступала рыжеватая хлябь. Над ней чуть курился тонкий парок. Снег еще продолжал реять в воздухе, выстилал сухую траву по берегам и растворялся в тусклых озерках болотной жижи.

Даже повернуть лошадь оказалось не просто. Она вдруг провалилась передними ногами, рванулась и чуть не опрокинула сани. Кое-как Сашка успокоил взволнованную лошадь и, не вылезая из саней, помог ей задом выбраться из мочажины. Сказал с облегчением:

— Легко, брат, отделались, даже валенки почти сухие. Верно люди говорят — не зная броду, не суйся в воду! Вдруг-то, с налета, до скитов не добраться. Не придется, стало быть, у старца Савватия заночевать, как мечтали. Ведь и он меня небось в поминание записал?

— Поминали вместе с Антониной, наверное, — подтвердил Макар. — Откуда же им знать было, что ты — живой?

— Ты-то знал, Макарушко? Шепнул бы Тоне…

— Да где же? Чай, ее к ярмарке привезли, а меня — сразу в Кинешму. Мне ее даже издали видеть не пришлось.

— Ну ладно, пора теперь об охоте думать. Берись сам за вожжи и поросенка слегка пощипывай, чтобы визжал. А я в задке саней с ружьем лежать буду. Волчий след в двух местах нашу дорогу пересекал. Бор проедем, на зареченскую дорогу выберемся, там и начнем, как смеркаться станет.

На малоезженую дорогу, идущую по лесным сугробам от деревни Козлихи к сельцу Заречью, охотники выбрались, когда дневные тени смягчились и поголубели, по небу пошли малиновые полосы, а снежные карнизы на разлапых елках обрели бархатный фиолетовый отлив.

Сашка Овчинников, не останавливая лошади, полез в передок саней и достал из-под сена приманку — туго скатанный ком, обернутый в рогожу. От приманки так и пахнуло хлевом. Охотник развернул рогожу и, стараясь не прикасаться даже рукавицами к бечеве и самой приманке, выбросил пахучий ком на дорогу. Он дал бечеве размотаться до конца, а конец бечевы привязал к заднику саней. Теперь за санями, на расстоянии сажен двенадцати от задка, тянулся, подпрыгивая на ухабах, привязанный темный сверток.

— А что там спрятано, в приманке? — шепотом спросил Макар.

— Теплый навоз. Степан заранее все приготовил. Собрал навозу в мешок, крепко завернул в старую овчину, мехом наружу, зашил сыромятной сшивкой и бросил в хлев под телка. Рогожу отдельно положил, тоже запаху набираться. Руками до всего этого прикасаться нельзя — волк чутьистый, он сразу человечий дух разнюхает. Овчину веревкой обвязывают, тоже выдержанной в хлеву. Потом все это в рогожу завертывают и берут с собой в сани. И еще — поросенка живого. Он в санях визжит, а приманка за санями волочится… Волк издали слышит поросячий визг, подходит к дороге, замечает: не то поросенок, не то собачонка по дороге пурхается. Он из кустов и кидается. Тут не зевай, бей, потому волк — хитрущий зверь. Как поймет обман, больше не воротится. Теперь, друг, разговорам — шабаш!

Макар выпростал из-под тулупа завязанный мешок. Поросенок недовольно хрюкнул, потом взвизгнул и заверещал на весь лес.

Сани однообразно поскрипывали. Сашка пристально вглядывался в наступающий сумрак. Под кустами и деревьями уже расплывалась зимняя мгла. Только темные вершины леса еще отделялись от синего неба.

Снегопад прекратился, ночь рядила звездами лесную хвою.

Поросенок все орал. И вдруг далеко сзади, в просвете между кустами будто пошевелилась еле приметная тень. Курки Сашкиного ружья давно взведены. Он выбирает в санях позу поудобнее, напряженно глядит туда, где мелькнула тень. Может, почудилось?

Нет, это он, серый барин. Чуть заметный хруст ветки слева — и та же тень промелькнула ближе, шагах в двухстах. Голодному хищнику не терпится ухватить зубами прыгающую за санками добычу. Он смелеет. Перескочил через дорогу одним сильным скачком и пробирается в кустах направо… Ждет, пока сани завернут за снежный субой на дороге. Хитер!

Охотник разгадал маневр хищника заранее и чуть привстал в санях. Тут же зверь молнией ударил из куста на приманку. Лошадь захрапела и дернулась, не слушая вожжей, сани ушли в снег…

Два длинных снопа красных искр почти разом полыхнули из обоих стволов. Сильный сдвоенный удар над самым ухом почти оглушил Макарку. Но он сразу же разобрал, как выскочивший из саней Сашка диким голосом вопит:

— Есть! Есть! Есть!

Скакнувшая в сугроб после выстрелов лошадь с дороги сбилась, увязла и рвалась из упряжи. Сани скособочило, Макар держался обеими руками за передок саней и всматривался назад, на дорогу. Там Сашка с кинжалом в руке наклонился над чем-то большим, темным и неподвижным, как срубленная ель. Слышал Макар только надсадный храп лошади. Наконец торжествующий Сашкин возглас:

— Готов! С полем тебя, друг-охотничек!

Лошадь дрожала и рвалась, когда вдвоем с Макаром Сашка взваливал волчью тушу на сани. Он зажег спичку. Макар увидел злую морду с оскаленными, словно в кривой ухмылке, зубами и полуприкрытыми, закатившимися глазами. Лобастая башка была вдвое крупнее собачьей. Поросенок, зачуяв запах мохнатого соседа, затих в своем мешке и не издавал даже слабого писка.

Усталая напуганная лошадь еле брела, Сашка вел ее в поводу до самой Волги. Полчаса переправлялись через снежную пустыню реки и ввезли добычу в ворота придорожного трактира.