Луиза Мишель - Нищета. Часть вторая

— Все это — гнусная ложь! — с негодованием повторила Анжела. Возмущенная и расстроенная, она прибежала домой и заперлась с сестрами.

Шахтный смотритель с дьявольским искусством распространял свою клевету. Он притворялся, будто хочет скрыть неблаговидный поступок Анжелы и по доброте своей даже отрицал его; но он делал это так, что слуху все верили.

Теперь нужно было думать не о работе, а о том, чтобы хоть как-нибудь продержаться до возвращения отца. Ивону становилось то лучше, то хуже; он потерял много крови, и рана его не заживала. Дочери не рассказывали ему, в каком ужасном положении они очутились. Ивон думал, что они живут на пособие (шесть франков в неделю!). Но их бледные лица и худоба пугали его. От Огюста по-прежнему не было никаких вестей.

Вслед за матрацем Анжела отнесла старьевщице свое лучшее платье, простыни, платьице Софи… Наступил день, когда продавать больше было нечего. Впрочем, даже если б и нашлось что продать, этого все равно не удалось бы сделать: худая слава, пущенная г-ном Поташем, достигла и лавки, где Анжела за полцены сбывала жалкие пожитки, и без того стоившие гроши.

— Я не собираюсь давать вам советы, — сказала торговка, занимавшаяся и ростовщичеством и скупкой краденого. — Но лучше бы вам работать, чем продавать вещи. Я больше ничего у вас не куплю.

Однажды в воскресенье девочки пошли к отцу, не позавтракав. Анжела обещала им приготовить вечером вкусный обед. Луизетта захлопала в ладоши; Софи, не желая огорчать старшую сестру, сделала вид, что поверила ей.

— Да мы и не очень голодны, — сказала она.

Вечером Анжела велела сестрам сидеть дома и вышла на улицу. Куда идти? Она сама не знала. Неотвязная мысль мучила ее: сестренки умирают от недоедания! Как их спасти? — ломала она себе голову. Быстрым шагом, словно одержимая, она обошла несколько раз весь город, останавливаясь перед съестными лавками. «Девочки ждут! — думала она. — Я не могу вернуться с пустыми руками!» И Анжела шагала дальше.

Наступил вечер, магазины закрывались. Увидав еще открытую булочную, Анжела торопливо вошла, схватила самый большой хлеб и выбежала. Булочник пытался ее догнать, но она неслась как ветер.

— Завтра я подам на нее жалобу, — сказал он жене. — Я эту девушку знаю; пусть ее накажут.

— Нет, — возразила жена. — По-моему, она не воровка, как о ней говорят, а сумасшедшая. Ты видел, какие у нее глаза? Ее семья и без того несчастна.

Девочки плакали, потому что старшая сестра долго не возвращалась. Анжела положила хлеб на стол, но они почти не притронулись к еде.

Хоть они и экономили этот хлеб, зачерствевший за несколько дней, его хватило ненадолго, и вопрос, как прожить, снова стал перед ними во всей своей остроте. Работы получить невозможно, а есть надо каждый день…

Дочери Карадека жили столь уединенно, что никого не знали, даже товарищей отца. К тому же все углекопы одинаково бедны. Кто поможет им самим в тяжелые дни?

Анжеле казалось, что небо рушится на ее голову.

Она уложила сестер — ведь во сне по крайней мере не хочется есть… Девочки забылись лихорадочным сном. У Анжелы самой со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было, но она думала только о сестренках и еще раз сказала себе: «Не допущу, чтобы они умерли от голода!»

Она вышла из дому; лавки были уже закрыты. Анжела бродила по опустевшим улицам, не зная, что делать. По ночам в провинции прохожие встречаются редко. Девушка присела на скамью и провела несколько часов не двигаясь. С деревьев тихо падали лепестки цветов; кругом царил безмятежный покой, а она была в полном отчаянии. Страшная мысль пришла ей в голову — продать себя, чтобы купить хлеба сестрам. У нее начинался бред.

Из темноты показался мужчина; Анжела позвала его…

Он схватил ее руку и потащил к кофейной, уже закрытой в этот час; но из-под двери пробивался свет. Анжела пыталась вырваться, однако мужчина был силен, а она слаба. Он постучал условным стуком; дверь отворили, и он подтолкнул девушку к столу, за которым сидели несколько гуляк. При свете лампы г-н Поташ (это был он) широким жестом показал удивленным и ухмыляющимся собутыльникам на Анжелу.

— Так я и думал! — воскликнул он. — Эта ночная фея — мамзель Карадек.

Но силы покинули «ночную фею»: она без чувств рухнула на грязный пол, прошептав: «Мои сестры!»

Дверь кофейной осталась открытой; растерявшись, г-н Поташ не успел ее захлопнуть, и упавшую в обморок Анжелу заметил старый шахтер, шедший на работу. Он вошел в кофейную узнать, что случилось. Ему рассказали, что Анжела приставала на улице к г-ну Поташу; тот повел ее в кофейную, и там она лишилась чувств. Ее отец — в больнице…

— Да, отец — в больнице, а дети умирают с голоду! — воскликнул старик.

И он унес Анжелу, к большой досаде смотрителя, предвидевшего, что это происшествие сильно уронит его в глазах общества.

Вот каким образом стало известно о том, что дочери Карадека впали в нищету. С этого дня семьи углекопов начали им помогать. О работе Анжела не осмеливалась просить; но, к счастью, о положении сестер сообщили в благотворительный комитет; им предложили вязать шерстяные шали. Эта работа оплачивалась скудно, но оказалась довольно легкой. За нею даже не надо было ходить, ибо те, кто ее предоставил, заботились об Анжеле, Софи и Луизетте, как о собственных детях.

По воскресеньям и четвергам девочки могли приносить больному отцу гостинцы. Здоровье Ивона не улучшалось, но и не ухудшалось. Надеялись, что ногу ему удастся сохранить; но теперь опасение внушали его глаза. Под подушкой у него накопилась груда газет, а читать он не мог. Однако Ивон скрывал от дочерей, что у него неладно со зрением, так же, как и они скрывали от него свою нужду.

Бедные девочки столько времени терпели унижения, перенесли столько горя, что теперь уже готовы были забыть минувшие невзгоды, особенно Луизетта, которая пела с утра и до вечера. Между тем зарабатывали они очень мало. Впрочем, желудки бедняков привыкли к тому, что их всегда терзает голод; последствия дают себя знать потом, когда приходит старость, а с нею и болезни. Сестры отказывали себе в самом необходимом, чтобы покупать отцу лакомства, — это доставляло им такое удовольствие!

Они уверяли Ивона, что живется им хорошо, и он был спокоен, думая, что дочери смогут обойтись без него еще несколько недель, не очень нуждаясь. Его беспокоило другое: Огюст не отвечал на письма, посланные ему на адрес торговки птичьим кормом.

Дело объяснялось очень просто: молодой Бродар был арестован, и вся переписка тетушки Грегуар задерживалась цензурой. Однако Карадеки писали в таких выражениях, что их письма не вызывали никакого интереса у полиции. Правда, опытный сыщик подумал бы: не скрывается ли за этой чрезмерной сдержанностью какая-нибудь тайна? Но, к счастью для честных людей, сия профессия заметно хиреет.