Гисперт Хаафс - Ганнибал. Роман о Карфагене

— Есть люди, от взглядов которых гниют ягоды и плесневеет сыр! — Антигон раздраженно отодвинул блюдо на середину стола и отпил глоток вина.

— Успокойся и съешь лучше виноград. Его сок очень полезен. — Томирис нервно вертела в пальцах крупную виноградину.

Ганнон громко хлопнул в ладоши и велел подбежавшей прислужнице отодвинуть бронзовый треножник.

— Вот теперь я гораздо лучше вижу тебя, метек. Поверь, для меня нет приятнее зрелища.

— Сегодня на удивление спокойный вечер, — Антигон даже не посмотрел в его сторону. — У тебя превосходный аппетит, под тобой мягкое ложе. Что же ты так исходишь желчью? Или тебе мало полученного от Баркидов серебра? Но ведь твои сундуки ломятся от него.

— Я плохо слышу, — Ганнон протяжно, со стоном зевнул, — Но этот старческий недуг позволяет мне не отвечать на противные, наглые речи.

— Никто тебя ни к чему не принуждает. Но весь город воспримет твое молчание как необычайно щедрый дар, уж поверь мне, — Антигон упорно не сводил глаз со своего кубка.

— Встреча старых друзей после долгой разлуки. Или я ошибаюсь? — уголки рта Томирис чуть дрогнули.

Ганнон пересел на кожаное сиденье, откинулся на спинку и скрестил руки на животе. Во «Дворце пьянящих ягод» наступила тишина. Прислужники застыли как вкопанные, никто из посетителей не осмеливался звякнуть ножом или вилкой. Слышно было лишь потрескивание дров в очаге.

— Вот именно, старые друзья. Удивительно точно сказано. В этот раз мы с тобой, метек, так сказать, гребем одним веслом. Не могу сказать, что мне это доставляет удовольствие, и тем не менее…

— Когда же ты сойдешь наконец на берег, богатейший наш землевладелец? Когда корабль начнет раскачиваться на волнах? Или когда у тебя случится приступ морской болезни?

— Когда я почувствую, что уже достаточно долго греб, метек. Все очень просто. Но сейчас кораблю самое время спустить паруса, выбрать весла и бросить якорь.

— В этот раз у нас другой кормчий, Ганнон.

— Знаю, метек. Но если черви съели днище, даже самый упрямый кормчий должен направить корабль в гавань.

— Ты забываешь, пун, что гавань может быть захвачена италийскими пиратами.

— Вполне возможно, — надул губы Ганнон. — Тогда, конечно, кормчему придется ой как плохо. Но такие гребцы, как ты и я, вполне могли бы договориться с ними и, скажем, показать, где растут деревья, пригодные для постройки кораблей. И все остались бы довольны.

Антигон встал, излишне резким движением отодвинул сиденье и подал руку Томирис. Она смотрела то на Ганнона, то на грека. В ее больших темных глазах затаился страх.

— Я уже сегодня могу тебе сказать, пун, что в этом случае произойдет, — в тихом голосе Антигона звучала такая ярость, что один из спутников Ганнона невольно пригнулся, — И очень советую не забывать мои слова.

— Ты так выжидающе глядишь на меня, метек, — Ганнон весело подмигнул греку, — Что именно мне не следует забывать?

Антигон медленно вытянул из ножен египетский кинжал, и на кривом лезвии заиграли огненные блики.

— Он может сверкнуть перед твоими глазами, Ганнон, если лучшего кормчего этого корабля черви действительно вынудят покинуть его и если выяснится, что кто-то намеренно запустил их в трюм.

— У старых крокодилов острые зубы, — злобно прищурился Ганнон, — и очень крепкая броня. Если бы ты знал, метек, сколько кинжалов сломалось о нее.

Антигон отпустил руку Томирис, подошел к Ганнону и с силой похлопал его по плечу.

— Ни мышц, ни брони, один жир. На что надеешься, старый крокодил?

Утомленный любовной близостью с Томирис, Антигон тем не менее в эту ночь также не сомкнул глаз. После возвращения в Карт-Хадашт он вообще еще ни разу не спал здоровым крепким сном. Видимо, для душевного спокойствия ему не хватало изнурительных тягот и лишений походной жизни. Возможно, тело его недостаточно уставало, а мозг был недостаточно загружен. Он лежал, вслушиваясь в звуки ночи, ровное дыхание Томирис, тихое поскрипывание половиц и ложа. Где-то внизу шуршали мыши. В комнате пахло вином, кухней и паленым деревом. И еще здесь присутствовал тяжелый, режущий ноздри аромат душистой воды, в которую Ганнон прямо-таки окунался с головой и которой щедро пропитывал свои многочисленные одежды. Антигон брезгливо поморщился — все-таки, наверное, не стоило хлопать пуна по плечу.

Когда замолкли крики ночных птиц, а край обитой кожей занавески порозовел от первых солнечных лучей, грек вдруг понял причину своей затянувшейся бессонницы. Вероятно, он нечаянно сделал резкое движение, Томирис мгновенно проснулась и взглянула на него ясными, совершенно не припухшими со сна глазами.

— Что случилось?

— Ничего страшного, о несравненная и милостивая царица Кипра, — он ласково потрепал ее по щеке. — Просто вдруг нашло озарение.

— Нельзя ли подробнее?

— Почти два года я провел в армии Ганнибала, — медленно, с явной неохотой начал Антигон, — и видел, какие муки терпят тысячи людей ради того, чтобы мой родной город по-прежнему оставался богатым и свободным. Но после возвращения я вдруг стал ненавидеть его. А ведь это мой город.

Томирис чуть наклонилась, коснулась кончиком языка его груди, как бы ставя на ней тайный знак, и пробормотала словно про себя:

— Любовь способна утолить жажду ненависти.

Она потянулась всем телом и крепко прижалась к нему.

Ранним утром они вышли из дома, чтобы где-нибудь позавтракать. На улице Томирис остановилась и осторожно взяла его под руку.

— Я могу на несколько дней отложить свой отъезд, если ты покажешь мне свой город. Согласен?

Антигон мельком взглянул на серое зимнее небо. Скоро сильный северный ветер разметет облака, и оно вновь засверкает холодной голубизной.

— Охотно, владычица морей.

— Это один из древнейших городов Ойкумены, а сейчас, вероятно, еще величайший и богатейший. — Она отпустила его руку. — Нужно как можно больше узнать о нем. И потом, мне интересно, почему ты раньше так любил его, а теперь так ненавидишь.

— Уж не знаю, кто посоветовал тебе вчера зайти в мой банк. — Антигон положил руки на крепкие плечи киприотки и в упор посмотрел на нее, — Во всяком случае, я чрезвычайно признателен ему за это. Пойдем.

Через путаные узкие улочки они вышли к тщательно охраняемому входу в Кофон. Ни один из чужеземных купцов не имел права заходить туда, но для владельца «Песчаного банка» и друга Баркидов, как всегда, сделали исключение. В торговом раду они зашли в таверну, которая, похоже, никогда не закрывалась, и с удовольствием закусили свежей рыбой. Киприотка внимательно рассматривала мускулистые тела носильщиков, выясняла значение амулетов и отметила, что почти никто не пытался умилостивить богов, плеснув на землю из кружки с горячим пивом.