Гисперт Хаафс - Ганнибал. Роман о Карфагене

Антигон резко вскинул руку:

— За него мы просим так мало, что вождь, славящийся своей щедростью, даже ничего не заметит.

Антигон быстро собрат весы и бросил на одну чашу пригоршню монет, а на другую — кусок свинца.

— Вот. Можешь сам убедиться, что мы тебя не обманываем.

Мак молча смахнул шекели и драхмы [92] Драхма — весовая и денежная единица в Древней Греции, в Афинах равнявшаяся 4,36 г. в две дорожные сумы, одобрительно буркнул и растянулся на полуистлевшем ковре.

— Я вижу, — усмехнулся Антигон, — что на повозке под свернутым шатром лежат сосуды, в которых обычно хранится сок, добытый из корней и стеблей сильфия. Рядом с ними бычьи пузыри…

— У тебя зоркие глаза. Жаль, если ты их потеряешь.

— Обычно за восемь пузырей и три амфоры дают один талант золотом, — На лице Антигона не дрогнул ни один мускул. — Однако мы слишком ценим дружбу с тобой, вождь, и потому не будем торговаться. Просто ты дашь нам в придачу повозку, и мы запряжем в нее свою лошадь.

Антигон убрал свинец и начал класть на весы один шекель за другим, пока обе чаши не застыли в равновесии.

— Вот тебе еще один талант, о мудрый и великодушный вождь. — Антигон вытянул левую руку, и проникший сквозь чуть приоткрытый полог солнечный луч весело заиграл на украшавшем перстень зеленом камне с эмблемой банка. — Остальные восемь бычьих пузырей и три небольшие амфоры ты передашь весной моему посланцу. У него на руке будет такой же перстень. В последующие пять лет мы щедро отблагодарим вождя тем, что будем брать у него один талант сильфия за пять талантов золота.

Мак наморщил лоб, набрал в грудь воздуха и быстро-быстро заговорил.

— Он утверждает, что целовать хвост скорпиона можно, лишь когда раздавишь его камнем.

— А ему вообще не стоит тянуться губами к этому мерзкому ядовитому насекомому. Не нужно переводить ему эти мои слова. Лучше скажи ему, что такую цену мы платим ему не только из дружеских чувств и благодарности. Нет…

— Он говорит, что вспомнил о старом греке и готов выдать его еще за пять талантов. Но деньги он хочет получить уже сейчас.

Антигон рывком встал. Вождь тут же вскочил и угрожающе положил руку на торчащую из-за пояса рукоятку кривого ножа.

— Теперь, надеюсь, он понял, зачем сюда прибыли еще сто пятьдесят гонцов, — в голосе грека зазвенел металл, — Я открою вождю маленькую тайну. Здесь золота ровно столько, сколько красной жидкости в теле человека. И если он не перестанет упрямиться и говорить заведомые глупости, я наполню другую чашу весов его собственной кровью. Пусть лучше он не испытывает мое терпение.

Кочевник напрягся и медленно, словно ему вдруг изменили силы, опустился на ковер.

Лисандр так торопился покинуть негостеприимный лагерь маков, что даже упал с вьючной лошади и до крови разбил лицо. Поднявшись, он обрушил на окружающих поток брани, а потом начал размахивать выбитым зубом.

— Предпоследний, — простонал он, и в темном проеме обрамленного дряблыми складками рта показался болтающийся зуб, — Как же я буду есть?

Антигон окинул его задумчивым взором. Пальцы старика были покрыты следами ожогов, в омертвевшую кожу въелась краска. Знаменитый нос, представлявшийся греку чем-то вроде слоновьего хобота, на самом деле почти затерялся на изборожденном морщинами лице. К тому же ноздри густо заросли седыми волосами. Оттопыренные уши прославленного изготовителя благовоний напоминали ручки амфоры.

— В Кархедоне много хороших лекарей, — слегка поморщившись, Антигон отодвинул в сторону протянутую к нему руку. — Они вставят тебе любые зубы — из дерева, бронзы или слоновой кости. Хочешь, они даже вынут их изо рта покойника.

Лисандр сплюнул, вяло махнул ладонью и с трудом вскарабкался на лошадь.

— Кархедон? Ну ясно. Ты выкупил меня, чтобы сделать своим рабом…

— Отнюдь. Я просто хочу предложить тебе хорошую работу. Будешь, как и прежде, делать бутылочки с благовониями…

— …и есть вашу мерзкую похлебку из муки, сыра и меда.

Несмотря на скривившиеся в пренебрежительной усмешке губы, лицо Лисандра приобрело другое выражение. Морщины стали глубже и резче, но глаза потеплели, а руки перестали дрожать. Затем складки на лбу разгладились, он снова открыл беззубый рот и, шамкая, изъявил согласие без всяких предварительных условий поставить свои знания и способности на службу «Песчаному банку». По истечении шестилетнего срока обеим сторонам предстояло или расторгнуть, или пересмотреть весьма выгодный для них обоих договор.

В Филайнее Антигон приказал курчавым неграм-носильщикам в узких набедренных повязках занести на корабль груз, передал Лисандру письмо для Бостара и долго стоял на изогнутом, как олений рог, волнорезе, дожидаясь, когда матросы отвяжут канаты и судно, тяжело отвалив от причальной стенки, медленно наберет ход. Затем он прямиком направился в таверну. В сложенном из хорошо обтесанных камней домике он три ночи пьянствовал с начальником отряда и его людьми. Четвертую ночь он провел в помещении для вконец упившихся гостей, завалившись на шаткий скрипучий топчан вместе с пышногрудой светловолосой рабыней. Вопреки ожиданиям она не стонала, не кричала и даже не пыталась изобразить страсть, а откровенно зевала, сонно сопела и временами громко всхрапывала.

Утром Антигон чувствовал себя отвратительно. Перед глазами плавали разноцветные круги, покрытое липким потом тело ломило, во рту было сухо, в висках гулко стучала кровь. Он брезгливо провел рукой по мятому колючему покрывалу, отпихнул так и не проснувшуюся даже от сильного толчка рабыню и вышел наружу с твердым намерением отправиться в путь одному. Тут ему сообщили о прибытии каравана.

Последний раз Антигон побывал в Александрии после возвращения из Индии. С тех пор город почти не изменился — он стал больше, богаче, но отнюдь не красивее.

Близился полдень, когда Антигон добрался до Восточной, так называемой Царской, гавани. Возле дворцового квартала он повернул направо, торопливо прошел по узким, грязным и зловонным улочкам и оказался на выложенной каменными плитами широкой — в семьдесят шагов — главной улице, где высились заметные уже издалека роскошные строения Царского банка. Служитель в позвякивающих на каждом шагу доспехах провел его через рельефно обрамленный колоннами зал и, когда позади остались бесконечные галереи и увешанные поразительной красоты коврами переходы, почтительно распахнул двустворчатую бронзовую дверь.

Ведавшему торговлей с западной частью Ойкумены на вид было около сорока лет. В отличие от привыкших кичиться дорогими одеяниями и драгоценностями александрийских богачей он был одет в простой хитон и обычные плетеные сандалии. Фриних отличался от местных богачей также своим происхождением. Его родители перебрались сюда из Афин, и греку пришлось изрядно потрудиться, чтобы добиться такого высокого положения. В государстве Птолемеев, согласно неписаному правилу, все важные посты должны были занимать выходцы из Македонии.