Гисперт Хаафс - Ганнибал. Роман о Карфагене

Окрыленный успехом Гамилькар собрался еще до конца лета изгнать врага из Сицилии. Но из Карт-Хадашта, несмотря на настоятельные требования стратега, на остров так и не прибыли десять тысяч пехотинцев и три тысячи всадников. Оказывается, из доблестно сражавшегося с жителями ливийских поселений более чем сорокатысячного войска Ганнона нельзя было забрать ни одного воина.

Антигон знал, что Гамилькар был единственным полководцем-пуном, внимательно изучившим сочинения и наставления греческих стратегов и боевые приемы римлян. Поэтому он ничуть не удивился, услышав однажды в бане слова богатого пожилого землевладельца из партии «стариков»:

— Молния подверг опустошительным набегам берега Италии. Он наносит удары повсюду. Не знаю, сумеем ли мы потом совладать с ним.

Его не менее пожилой собеседник несколько минут громко фыркал и с шумом, как бегемот, ворочался в бассейне с теплой водой.

— Но ведь мы… — Он вскарабкался на мраморные ступени и нервно провел рукой по багровой от прилива крови совершенно лысой голове, — Мы не хотим потерять Сицилию?

— Ливия для нас важнее, — Землевладелец с удовольствием погладил себя по впалой и морщинистой, как у старухи, груди, — Там мы с лихвой возместим все потери.

Антигон крепко стиснул зубы, подавляя жгучее желание вступить с ними в спор. Будучи владельцем богатого и влиятельного банка, молодой грек мог не бояться пунов, но он слишком хорошо знал «стариков» и понимал, что переубедить их невозможно.

На следующий день он навестил беременную Кшукти. Как всегда, они сидели на восточной террасе, и Антигон никак не мог оторвать глаз от заметно выпирающего из-под розовой туники живота.

— Ну, давай выходи скорее! — Кшукти чуть наклонила голову, и ее тонкое умное лицо с широкими бровями озарилось багрянцем заходящего солнца, — Не важно, кто родится, главное, чтобы ребенку не пришлось хоронить отца. Скорее бы наступил мир.

Антигон тяжело опустился перед Кшукти на колени и погладил ее чуть подрагивающие от волнения ладони.

— Могу я чем-нибудь помочь тебе?

— Ты и так очень много сделал для нас — ты и шкура ламы. Приходи почаще. С Псаллоном совершенно невозможно разговаривать, он просто старый брюзга, а мне так нужно дружеское участие.

Она тихо всхлипнула и отвернулась.

— К сожалению, я почти все время провожу в банке. Увы, Бостар сейчас больше думает о раздутом животе своей жены, чем о делах. — Антигон встал и медленно прошелся по террасе.

— Но и ты вроде бы неплохо относишься к женским животам, — рассмеялась Кшукти. — Сколько тебе лет? Двадцать один?

— Пока да. Полагаешь, мне нужно последовать примеру Бостара и твоего мужа?

— А почему бы и нет? Или ты намерен жениться только в глубокой старости?

— Я еще могу подождать. И потом, далеко не всякая женщина достойна стать матерью моих детей.

— А твоя египтянка?

— Вот именно моя египтянка, — нарочито медленно повторил Антигон. — Она сейчас поет в Александрии.

— А мой пун побеждает на Сицилии, — помолчав, сказала Кшукти. — Бедным метекам остается только ждать.

— Ты в первую очередь хозяйка этого дома, — Антигон хрустнул пальцами крепко сплетенных рук, — и потому должна запастись терпением. В Карт-Хадаште довольно странные обычаи — плохих стратегов распинают, а хороших отзывают. Возможно, Гамилькар скоро вернется.

— Если нет, — голос Кшукти звучал мягко и доверительно, в глазах застыли боль и тоска, — я зимой уеду с дочерьми в Лилибей [101] Лилибей — крупный портовый город на западе Сицилии, ставший в конце Первой Пунической войны одним из основных опорных пунктов карфагенян. . Тебе же как другу семьи и вестнику богов — кто, как не они, прислал нам через тебя шкуру ламы — придется позаботиться о ребенке. Иначе он будет видеть вокруг себя только лица рабов и женщин.

— Я полюблю его как младшего брата… или сестру.

— Очень хорошо, — устало кивнула Кшукти, — Тогда я спокойна за него.

Через десять дней у Кшукти родился мальчик. Исполняя желание мужа, она назвала его Khenu Baal — Милость Ваала. Привыкшие к изысканным выражениям пуны произносили это имя как Ганнибал. Так в свое время называли отца Гамилькара.

Вскоре у Бостара также родился сын. Счастливый отец пожелал, чтобы его имя содержало намек на эмблему банка. Он назвал первенца Бомилькаром, что первоначально произносилось как Bod Melgart — Раб Мелькарта.

Военные действия в Ливии закончились только в начале зимы, однако Ганнон предпочел вместе со значительной частью своего войска вернуться в город раньше. О творимых им зверствах ходили самые жуткие слухи, но, поскольку на землях Ливии царило относительное спокойствие, члены Совета не стали принимать никаких мер. Они даже позволили Ганнону устроить торжественное шествие. Стоя в разношерстной толпе мореплавателей, мелких торговцев, ремесленников, строителей, поденщиков и бродяг, Антигон в ярости сжимал кулаки так, что даже побелели костяшки. Мимо него ровными рядами шли те, в ком так нуждался Гамилькар и кого правители Карт-Хадашта вместо отправки на Сицилию бросили против, в сущности, безоружных мятежных ливийских крестьян. Бодро шатала легкая пехота — лучники, пращники и копейщики со щитами из рысьих шкур. Мерно ступали солдаты тяжелой пехоты в прочных шлемах. В правой руке они держали длинные копья, в левой сжимали ремни больших цилиндрических щитов. Щетинившиеся над головами наконечники колыхались, создавая ощущение, что по Большой улице ползет огромный чудовищный еж. Проехали нумидийские наездники в белых накидках с почти наголо обритыми головами. Осторожно шагая, прошли слоны в пестрых попонах, на которых возвышались обитые кожей башенки. Сзади брели пленные с горестно опушенными голосами, а впереди, в окружении всадников в чешуйчатых доспехах, на конях с богатой сбруей, в громадных носилках с позолоченными ножками гордо восседал Ганнон Великий. Обгонявшие носилки поджарые смуглые нумидийцы истошно вопили:

— Прочь! Прочь с дороги!

Сам Ганнон высунулся из-за пурпурных занавесок и, сложив толстые губы в подобие улыбки, гордо тыкал пухлым пальцем в покачивавшиеся перед ним синие деревянные щиты с эмблемой Карт-Хадашта — вырезанной из слоновой кости лошадиной головой.

Чуть позже в город прибыл Гамилькар, так и не позволивший римлянам, несмотря на их значительное превосходство в силах, захватить Сицилию, Его судно попало в бурю, и толпившиеся на волнорезе жители Карт-Хадашта, среди которых был конечно же и Антигон, несколько дней с тревогой всматривались в туманную даль. Наконец в один из вечеров пробившийся сквозь плотную пелену туч багровый луч солнца высветил на горизонте далекий парус, и сразу же в ликующие крики встречающих ворвался веселый медный звон. Море уже несколько успокоилось, корабль легко преодолевал пологие волны, то взмывая вверх, то мягко сползая вниз и рассекая носом, украшенным вырезанным из слоновой кости изображением лошади, белую пену гребней. Вскоре триера обогнула мыс, вошла в гавань и медленно начала притираться бортом к стенке волнореза. Толпа ринулась к сходням, радостно приветствуя стоявшего рядом с кормчим рослого чернобородого человека в небрежно наброшенном поверх обшитого железом кожаного панциря плаще. Антигон тяжело вздохнул и пошел в банк. Он решил, что в такой толчее разговор с Гамилькаром не имеет никакого смысла.