Гисперт Хаафс - Ганнибал. Роман о Карфагене

— Пойдем, друг моего господина.

Антигон обернулся, увидел Клеомена и медленно пошел вслед за акрагантийцем. В отличие от Ганнона, обожавшего возить с собой роскошный шатер наподобие излюбленных сооружений восточных царей, Гамилькар в походах всегда жил в обычной, крытой кожей палатке. Сейчас возле откинутого полога щурились от едкого дыма факелов несколько здоровенных телохранителей.

Гамилькар сидел на коврике, скрестив на груди руки. Казалось, он весь выкупался в крови. Наравас в изодранном в клочья плаще склонился к его уху, что-то неразборчиво бормоча. При виде Антигона они застыли как вкопанные и минуту-другую смотрели на него, словно на пришельца с берегов Стикса.

— Тигго! — опомнившись, воскликнул Гамилькар и с беспокойством ткнул пальцем в повязку на голове грека.

— Ничего страшного, — слабым голосом ответил Антигон. — Небольшая царапина. Но ты бы хоть помылся, слуга Мелькарта.

— Сегодня я скорее уж раб Ваала. — Гамилькар медленно покачал головой и схватил его за плечи. — Дай поглядеть на тебя, банкир-метек. Говорят, ты уподобился Ахиллу.

Обрывки увиденного на поле сражения промелькнули перед глазами Антигона, будто блестки жира в супе. Он наклонил голову, точно бык, и тяжело задвигал желваками.

— Не знаю. Помню только лица, руки и распоротые животы.

— Возьми свой египетский кинжал, — Наравас пошарил рукой рядом с собой и встал. — Пояс твой похож на рваную рыбацкую сеть. Их нашли под тобой. Меч же ты сломал в бою, мой славный друг и брат.

Наравас протянул ему ножны величиной с руку, а Гамилькар наполовину выдернул из них меч, представлявший собой великолепное изделие спартанских оружейников. Антигон завороженно смотрел на изящно выгнутое лезвие и усыпанную жемчугом рукоять.

— Им владел сотник лакедемонских гоплитов Метиох, — горько вздохнул Гамилькар. — Это был один из моих лучших воинов. Если б ты знал, сколько римлян порубил он этим мечом у подножия Эрикса… Но сегодня твоя рука оказалась длиннее, а сломанный клинок — острее.

— Так прими же от нас этот дар. — Наравас чуть поклонился и передал меч тупо смотревшему на него Антигону.

— Расскажи подробнее, — глухо пробормотал грек.

— Они потеряли десять тысяч убитыми, мы где-то тысячи две, — торопливо глотая слова, ответил Гамилькар. — Завтра мы их всех вместе похороним. К сожалению, ни среди павших, ни среди пленных мы так и не обнаружили Зарзаса, Спендия и Авдарида. Видимо, они успели уйти. А вообще, если бы не нумидийцы, мятежники бы сейчас глумились здесь над моими останками. Что еще? Боюсь, многие наши раненые не доживут до утра.

— Но зато мы захватили оба их лагеря, — засмеялся Наравас. — Если бы ты видел, сколько там еды, питья, золота и оружия! Что с тобой, Антигон? Ты падаешь?

Лицо Нараваса исказила гримаса удивления. Он едва успел подхватить грека под руки и усадить на ковер.

— В голове пустота, — Антигон еле ворочал языком, — а в душе — страх. Неужели все победы так ужасны, Гамилькар?

— Поражения еще хуже, — криво усмехнулся пун.

Антигон накрылся одеялом и закрыл лицо руками.

Утром Гамилькар, переходя от одной группы пленных к другой, обращался к ним попеременно на пунийском, иберийском, латинском, греческом, лигурийском и кельтском языках и завершал каждую из своих речей следующими словами:

— Вы все знаете меня! На этот раз я лично ручаюсь, что все договоренности будут выполнены. Карт-Хадашт слишком велик и могуществен, чтобы открыть свои ворота кому бы то ни было. Перед вами выбор: за или против Гамилькара Барки. Согласных я с радостью вновь приму в свое войско, отказавшихся отпущу с условием никогда больше не возвращаться сюда. Но если они примкнут к мятежникам и опять попадут в плен, я прикажу их распять или бросить под ноги слонам.

В течение дня почти четыре тысячи пленных изъявили желание вновь сражаться под началом Гамилькара. Остальных стратег великодушно отпустил, приказав дать им на дорогу немного еды.

Антигон напрасно высматривал знакомые лица. Наконец он не выдержал и вечером спросил Гамилькара:

— Тебе известно что-нибудь о судьбе Тзуниро и Мемнона?

Гамилькар недоуменно сдвинул брови и тут же снисходительно улыбнулся:

— Ах, ну да, ты же ничего не знаешь о них. Они благополучно добрались до Карт-Хадашта. Радуйся, Тигго, ты снова станешь отцом.

Антигон из Кархедона, владелец «Песчаного банка», — Атталу из Кархедона, проживающему в Массалии, послано через Объединение виноделов.

Прими привет и пожелания успеха и благополучия тебе, твоей жене и детям, мой мудрый и горячо любимый брат! Знай, что судьба восполнила потерю, понесенную нашей семьей из-за смерти матери. Твоему племяннику Аристону уже пятнадцать лун. Он такой же чернокожий, как его мать Тзуниро, и быстр и резв, как тысяча воробьев летом. Его шалости немного отвлекают нас от горестных вестей, которых, увы, как всегда в избытке.

Сперва сообщаю, что Карт-Хадашт выстоял и стены его по-прежнему неприступны. Многое видится издалека в искаженном свете, и потому хочу рассказать тебе, как все было на самом деле.

После великой победы Барки на равнине среди мятежников пошли разговоры о его милосердии, и многие вознамерились перейти на сторону своего бывшего стратега. Тогда их предводители решили исключить любую возможность заключить перемирие и, презрев священные обычаи и установления, жестоко расправились с томившимися у них в плену в Тунете членом Большого Совета Гисконом и еще семьюстами знатными кархедонцами. Несчастным отрубили руки, отрезали носы и уши и бросили умирать в яму. Когда прибывший из нашего лагеря вестник попросил хотя бы выдать трупы для последующего достойного их погребения, ему было в этом отказано. Более того, негодяи нагло заявили, что отныне любого вестника или посланца Карт-Хадашта ждет жестокая казнь. После этого страшного дня ни о каких переговорах не могло быть даже речи.

За них, правда, собирались выступить посредниками римские послы, однако они тут же порвали с наемниками всякие отношения. Даже погрязшему в бесчестье Риму это показалось слишком уж позорным деянием.

Кроме того, после возвращения с Сицилии последних наших пленных Рим изъявил готовность пойти на ряд уступок, и в частности позволил Кархедону вербовать наемников среди сикелиотов. В свою очередь старый союзник Рима, тиран Сиракуз Гиерон, предоставил городу заем.

Ганнон Великий тут же принялся громогласно уверять всех и вся о начале великой дружбы между Римом и Кархедоном. Увы, его власть и влияние по-прежнему непоколебимы. Многие, и я в том числе, смотрят на веши гораздо более трезво. Гиерон прекрасно понимает, что в случае гибели Кархедона и чрезмерного усиления Рима ему также наступит конец. Риму же гораздо проще иметь дело с ослабленным войной Кархедоном, а не с какой-нибудь мощной державой, которая вполне может возникнуть на севере Ливии и объединить не только жителей таможенных городов и селений, но и уцелевших пунов.