Георгий Миронов - Заговор, которого не было...

Белостоцкий Г. А . — юрист дорпрофсожа Мурманской железной дороги. Признал на допросе, что ходатайствовал как адвокат за освобождение задержанного без предъявле­ния каких бы то ни было обвинений Д. Д. Шаховского — сына князя Д. Н. Шаховского. Тут уж поспешили с предъявлением обвинения, но — адвокату Г. Белостоцкому. А обвинив — в содействии князю, — сразу и расстреля­ли. Связь же с «Петроградской боевой организацией» в ма­териалах дела прослеживается с трудом. Единственно, что сближает адвоката с другими проходившими по «Делу Та­ганцева» и расстрелянными петроградцами, так это пользование услугами гражданки Лунд, которая — цитиру­ем показания Г. Белостоцкого — «могла облегчить моей жене всевозможные масленные, молочные, яичные и дру­гие кризисы». А поскольку Лунд «облегчала кризисы» мно­гим петроградским интеллигентам, не очень практичным и чувствовавшим себя беспомощно в дискомфортной си­туации военного коммунизма, то и попала она вместе с теми, кого кормила, в «активные члены «Петроградской боевой организации». И потянула за собой тех, кто еще не был на виду у следователей. Печальный круг замкнулся. Были расстреляны в один день и домохозяйка Ольга Серге­евна Лунд, и адвокат Григорий Львович Белостоцкий. Они прожили разные жизни, но умерли одной смертью. Мир праху их.

Максимов Г. Г. — преподаватель кафедры технологии нефти Технологического института. Расстрелян за знаком­ство с профессором Таганцевым как с... «председателем домового комитета».

Гизетти Л . А . — командир взвода 1 роты 3 минно-подрывного дивизиона. Расстрелян за поддержание знаком­ства с соучениками по Пажескому корпусу. Заодно рас­стреляли и его жену С. В. Гизетти, но по другому обвине­нию — за доставку писем, нелегально переправляемых эмигрантами через границу своим родственникам. Добро­хоты разносили эти письмо по адресам. Всех почтальонов расстреляли.

Пюсс Е. Г. была расстреляна за эту же работу — добро­вольным почтальоном.

Мациевский А. В . — командир подводной лодки «Тур», был расстрелян по еще более расплывчатой формулиров­ке — «как явный враг народа и рабоче-крестьянской рево­люции», хотя никаких доказательств этой вражеской дея­тельности в материалах дела обнаружить не удалось.

Тимофеев В. Н. — расстрелян за то, что осведомлял Орга­низацию профессора Таганцева о состоянии охраны Ка­рельского перешейка. Но следов и этого преступления не удалось обнаружить в материалах дела.

Никитин Б. И ., санитар скорой помощи, расстрелян — цитируем запись, сделанную следователем Якобсоном — за то, что был «причастен к Врангелевской организации, действовавшей под флагом французской разведки». Отку­да были взяты эти обвинения, из материалов дела устано­вить не удалось. Видно только, что вместе с сыном была расстреляна и мать, Никитина М. Д. — за то, что «знала о работе своего сына».

Векк А . С., электрик с корабля «Петропавловск», был расстрелян, цитируем заключение следователя ПЧК Лебе­дева, — за то, что «предложил организации 2 пуда соли и несколько десятков саженей смоляных веревок», которые похитил с корабля «Андрей Первозванный». Как мы знаем из материалов других дел, веревки эти были выменяны на продукты и помогли спасти от голодной смерти несколько человек. Факт хищения, конечно же, не украшает электри­ка, но какое это все имеет отношение к «террористичес­кой организации» во главе с профессором Таганцевым — так и осталось неясным — ни тем, кто проходил по делу «соучастников», ни мне, читавшему эти материалы спустя 70 лет...

Спиро М. С. Как «соучастница» «Петроградской боевой организации» была приговорена к заключению в концла­герь на 6 месяцев за то, что после расстрела 61 участника этой организации побывала на месте расстрела вместе с се­строй одного из невинно убиенных (Попова), а затем еще и на панихиде в Казанском соборе.

Комментировать сей приговор нет смысла, просто вспомнились строки воспоминаний Анны Андреевны Ах­матовой, также побывавшей на панихиде в Казанском со­боре по расстрелянному мужу, поэту Николаю Степанови­чу Гумилеву, и другой, не такой великой и близкой Гумиле­ву, но — тоже поэтессы и друга Николая Степановича, — Ирины Владимировны Одоевцевой. Обе тогда, в 1921 г., побаивались, что и их возьмут после панихиды. Бог мило­вал. А вот совсем случайного человека — ни за что, ни про что — в концлагерь. За то, что поклонилась могилам, по ее честным словам на допросе, «геройски умерших людей», да по-христиански, по-православному помолилась за них в церкви...

Сохранился замечательный документ эпохи — своего рода «служебная записка», подшитая к делу одного из «со­участников». Процитируем ее фрагментарно: «Совершенно секретно. Сообщаю, что по поводу дела гр. Слозберга... не­обходимо допросить гр. Цветкова П. П. и Годманга Ф. Ф... Гр-ну Цветкову можно сказать, что его моментально выпу­стят, если он только подтвердит (обвинение — Авт.), тов. Цветкова (так в тексте — то гражданин, то все еще това­рищ) нужно постращать. Гр. Слозбергу нужно сказать, что его выдал Герцфельд и Цветков. Цветкову сказать, что его выдал Слозберг».

Удалось прокурорам Генеральной прокуратуры РФ об­наружить среди материалов дел «соучастников» и такой прелюбопытнейший исторический документ, и — одно­временно — трагическую страницу нашей недавней исто­рии, — характеристики, данные старшим следователем Петрочека Назарьевым некоторым подследственным. Приведу одну из них — на Л. Я. Голицыну:

«Прежде всего необходимо отметить величайшее упор­ство, которое проявили все обвиняемые на допросах, так что пришлось с каждым из них затратить необычайное ко­личество энергии и громаднейшее количество часов, что­бы вынудить их признать себя виновным в своих преступ­лениях.

На основании изложенного полагаю:

1. Голицыну Л... признать виновной в сокрытии своего княжеского звания при поступлении на службу в коменда­туру ЧК, в краже бриллиантового кольца и разных мелких вещей преимущественно канцелярского характера...»

По воспоминаниям опубликованным (а автору этой книги — и из воспоминаний своих родных, нигде не публи­ковавшихся) мы знаем, что представители древних дво­рянских, тем более — княжеских фамилий вынуждены были скрывать свое происхождение, которым еще недавно гордились, чтобы не умереть с голоду. «Запрет на профес­сию» существовал тогда необычайно широко и применял­ся очень жестко. Пишет это и князь В. Голицын в цитиро­ванных в начале нашей книги воспоминаниях. Так что на получение признания княжны в княжеском происхожде­нии старшему следователю вряд ли потребовалось «гро­маднейшее количество часов» — факт был известным и скрываем был лишь до поры до времени. «Величайшее упорство» потребовалось, должно быть, товарищу Назарь­еву, чтобы убедить княжну признать факт кражи канцеляр­ских скрепок. Это уже обвинение неприятное, и брать на себя такой грех, конечно же, не хотелось. И уж совсем «необычайное количество энергии» потребовалось следо­вателю, чтобы выбить из столбовой дворянки, представи­тельницы одной из древнейших русских княжеских фами­лий (Голицыны — потомки королевского рода Гедеминовичей) признание в вульгарной краже перстня.