Алексей Эйснер - Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке

— А никак. Белов и все. Зато в этих документах написала и закреплена печатями чистая правда — то, что по национальности вы оба болгары.

Машина, все больше удаляясь от моря, летела по ровной и совершенно безлюдной равнине, ограниченной справа по горизонту расплывающимся в мареве горным хребтом. Изредка у подножия его виднелись поселки, над которыми указующим в небо перстом обязательно стояла готическая пли даже романская колокольня. Прошло около часа, когда впереди показался город, на окраине которою высились массивные стены какой-то крепости.

— Фигерас,— объявил Янов.— Когда девятнадцатого июля гарнизон этой крепости присоединился к мятежникам, здешний народ, предводительствуемый анархистами, ори содействии части солдат, ворвался внутрь и захватил крепость. Сейчас в ее казармах под не слишком доброжелательной охраной роты анархистов находится до тысячи добровольцев из различных стран. Как раз в этот момент представители Коминтерна ведут переговоры с правительством Ларго Кабальеро о создании отдельных интернациональных частей.

— Вот бы и нам туда,— высказался Петров.

— Вы предназначаетесь для другой цели, для участия в массовом партизанском движении в Эстремадуре, только что захваченной Франко. Вы, как и многие другие, будете направлены туда. Подробнее об этом узнаете в Мадриде.

— Ну, а ты сам, что здесь делаешь? — спросил Петров.— Ты же сюда чуть ли не с самого начала попал.

— С середины сентября. Был на Арагонском фронте. Ранило. Сейчас долечиваюсь и нахожусь в распоряжении Военного комитета испанского ЦК.

Сколько шофер ни трубил, машине пришлось двигаться по Фигерасу самым тихим ходом: шоссе оказалось занятым веселой и нарядной толпой, не желающей считаться с осторожно объезжающим ее транспортом.

— Что здесь происходит? — спросил Белов.

— Народное гулянье. Вся Испания, но, конечно, в первую очередь молодежь, по воскресеньям и большим праздникам после сиесты, часов в шесть, выходит на главную улицу — а она повсюду здесь так и называется: Кальо Майор — и до темноты прогуливается по ней. Впрочем, кажется, так по всей Южной Европе. Обычай этот соблюдается не только в поселках и местечках, но даже в предместьях самых больших городов... Но посмотрите: девушки идут в одну сторону, обычно в сопровождении матери или тетки, или даже бабушки, а мужчины — навстречу им. И оба течения ни за что не смешиваются. Конечно, случиться может, что кто-то подойдет поздороваться со знакомой, но долго около нее не задержится. Хотя испанские товарищи утверждают, что суровые правила эти в наши дни не очень соблюдаются...

За Фигсрасом шоссе опять повернуло к морю и заизвивалось между холмами, покрытыми пожелтевшими виноградниками, и то вдруг выбегало к самому побережью и огибало залив за заливом, то опять исчезало между отвесно спускающимися прямо в морские волны горами и прорезало одно селение за другим. И в каждом, даже самом маленьком, двигалось шествие причесанных под оперную Кармен и разряженных красавиц, а навстречу, гордо неся, словно пробритые, проборы и шаркая черными полуботинками, начищенными так, что они отражали солнце, шли молодые люди, а то и мальчики, спешащие заменить на этом фронте старших мужчин, рискующих жизнью на настоящем. В каждом из остававшихся позади поселков, и на въезде, и на выезде, напоминая о происходящем в стране, стояли патрули с черно-красными повязками на рукавах, часто вооруженные старыми охотничьими ружьями, но тем не менее властно проверявшие пропуска проезжающах, А еще более остро говорили о событиях старые, а то и старинные церкви с обезглавленными статуями святых у порталов, с выломанными вратами, с зализами копоти от поджога на стенах и с непременным анархистским флагом на колокольне.

— Испанский темперамент,— произнес по этому поводу Белов.

— Хулиганство анархистов,— неуступчиво парировал Петров.

В живописнейшей, дивно расположенной Таррагоне, приведшей в восхищенное согласие обоих, Янов что-то сказал шоферу по-испански. Тот, взяв вправо, причалил к входу в небольшой кабачок. За одним из выставленных наружу круглых железных столиков дремали два старика в черных блузах. Казалось, что почтенные старцы сидят здесь по меньшей мере с тех пор, когда парижский поезд подходил к Порт-Боу. Шофер, простучав деревянными бусами, свисающими до пола на входе, нырнул в него и через десять минут вынырнул, обеими руками прижимая к груди два белоснежных высоких и узких хлеба, объемистый кусок вяленой ветчины в толстой, как подошва, коричневой шкуре и гигантскую лиловую луковицу. Машина бесшумно покатила дальше, а путешественники, не бравшие ничего в рот с Парижа, с откровенным оживлением принялись подкрепляться.

— Держите,— после того как оба, удовлетворенно вздохнув, стали вытирать рты и руки носовыми платками, протянул им Янов по пачке сигарет в целлофановой упаковке, под которой на фоне пирамиды посреди песков пустыни красовался желтый одногорбый верблюд.

С американскими «кэмл» они познакомились еще в Скандинавии: провозить через границу не то чтобы пачку «Казбека» или «Беломора», по даже одну-единственную папиросу, сразу же обращавшую на себя внимание любого европейца, решительно не рекомендовалось. И теперь, в течение суток не имевшие ничего, кроме дерущих горло «голуаз блё», предложенных сопровождавшим их в прогулках по Парижу явным садистом, оба с наслаждением задымили. А покурив, убаюкиваемые после бессонной ночи мягким бегом мощного лимузина, они откинули головы на спинки сидений и, глядя в окна, как-то незаметно для самих себя сладко заснули. Янов не мешал им. Только когда кончились тянувшиеся больше часа промышленные предместья Барселоны, он разбудил своих друзей. Белов потянулся, зевнул, протер глаза и лишь тогда полез в карман за сигаретой, Петров же пришел в себя мгновенно, будто и не спал.

— Подъезжаем к Барселоне. Пообедаем и сразу же дальше. Переночуем в Валенсии,— сообщил Янов.

Обедали они в очень дорогом ресторане на необычайно широком и прямом бульваре, проложенном перпендикуляром от порта к горам, которые высились над неописуемо красивой столицей Каталонии. По обеим сторонам его запросто, как тополи в Москве, росли, раскидывая тяжелые перистые ветви, старые пальмы. По тротуару мимо раскрытого витринного окна протекал поток горожан. Большинство женщин в нем были одеты почти как во всех селениях, мужчины же носили «моно»[ Рабочая спецовка, которую носили анархисты.] и пилотки с торчащими углами и кисточками. У многих на поясе виднелись кожаные кобуры с выглядывавшими из них рукоятями пистолетов, а кое у кого даже винтовка или карабин за плечом. Все, и мужчины и женщины, громко разговаривали, а то и выкрикивали что-то встречным. В группе остановившихся молодых анархистов, легко отличаемых от остальных обилием в одежде красного и черного, явно вспыхнула ссора. Они так ужасно вопили и до того yгpoжающе жестикулировали, что, казалось, вот-вот схватятся за оружие. Однако, покричав, неожиданно заулыбались, начали хлопать один другого по спине и в конце концов мирно разошлись.