Александр Башкуев - Призвание варяга (von Benckendorff)

У кардинала на миг обозначились скулы, но лишь прощаясь со мной, он спросил:

— Вы имели в виду, что они обрели… "Покой Вечный"?

Я ж, поднимаясь с колен, отвечал:

— Истинно так — в лоне Нашей Матери — Церкви!" — и кардинал не решился спросить — при какой именно церкви похоронены эти несчастные…

Конечно, его передернуло, но они с Фуше отпустили меня и теперь кровь польских подпольщиков была на нем в той же мере, как и на мне. Потом его секретарь рассказал, что доброго клирика неделю мучил кошмар, — так он переживал за сие, но сны — Вопрос Совести. Шла война…

Как бы там ни было, после моей беседы с корсиканским священником сердца Бонапартов раскрылись ко мне. Первым ко мне подошел Карл (с ним я был ближе по возрасту). Я рассмешил повесу парою анекдотов: да так, — что он ржал на весь салон и на веселье потихоньку стянулись его дядья, братья и кузены.

Что сказать про эту семью? "Природа, потрудившись на гениях, имеет обыкновение отдыхать". В случае Бонапартов — Господь "вложил Душу" в "Антихриста", а до прочих… Но оно и неплохо, — в семье корсиканцев.

Братья Наполеона осознавали, что звезд с неба им не хватать и потому просто боготворили своего гениального братца. Так что никаких раскладов, когда братья иной раз меряются, — кто из них толще, в этой семье не было и быть не могло.

Бонапарты при общении с внешним миром были этаким монолитом, всегда "прикрывающим спину Антихриста". Можно, конечно, издеваться над сими людьми, но все ошибки, кои они совершили — были сделаны исключительно по недомыслию, или из избыточного рвения угодить.

Ни один из них в голову взять не мог — перейти в чем-то путь "Нэпи", или — нарочно ему насолить. В сем они выгодно отличались от тех же Романовых. Но что вы хотите — это же корсиканцы!

Поэтому сам Наполеон искренне любил своих братцев и всячески баловал их, а если ему и приходилось цыкнуть на все на их безобразия, то императорский гнев был весьма быстротечен и потом он — сам же одаривал самих провинившихся. Эти вполне взрослые люди по-детски переживали от того, что вызвали малейшее неудовольствие их повелителя!

О чем же мы говорили? Есть поговорка, — "коль собираются немцы — весь разговор у них "о трех К": "Kaiser, Krieg, Kanonen". В русской же армии про три "П": "про Престол, про… милых дам и про Похмелье".

Моя беседа с сей "Корсой" шла скорей "на русский манер, чем немецкий". (Думаю, что из того у русской культуры больше "сродство" с галльскими образцами, нежели чем — германскими.)

Отсюда уж — извините, что не стану передавать ее. Скажу лишь, что через четверть часа мы так смеялись и громко шутили, что нас просили — отойти дальше, а то — дамы кругом.

А надо сказать, что вечер был — не из самых обычных, но и не из знаменательных. Что-то вроде именин то ли — камеристки мадам Жозефины, то ли — ее любимой собачки. Короче, — набежало много странного люда, а танцев не было, так что "подержаться за дам" не представлялось возможным и мы тут же ретировались в тихую комнатку, где и оприходовали — одну бутылочку. Другую. Третью. Десятую…

Вообразите себе, — к нам приходил "Сам" (sic!) (а остальных мы выкидывали взашей из нашей казармы!) и сказал, что мы не в казарме и нельзя так орать, ржать и ругаться, — "сама" Жозефина весьма расстроена. Мы тут же побожились, что больше не будем, налили Государю и принудили его выпить. Он обещал, что как только "закончит", — сразу вернется, а мы дали Слово утихнуть.

Первые полчаса мы шикали друг на друга и прижимали пальцы к губам, опрокидывая одну за другой, но потом — ясное дело — наше внимание отвлеклось на иное. Император уже не явился, — ему невозможно было оставить гостей, а насчет нас он, видно, махнул рукой, — такому горю слезами не помочь!

К утру мы все были в состоянии совершенно амикошонском и мои новые друзья звали меня исключительно — "Алессандро", а я их — "Карло", "Лючано", "Джузеппе", "Джеронимо" и "Луижди" — был действительно важный праздник, так что — стая слетелась в кучу.

На другой день после похмелья в мою дверь стал молотиться беспутный "Карло". Он был не брат, но — племянник Антихриста, и ему дозволялось бродить похмельным по улицам. (Братьям же это настрого запрещалось при любых обстоятельствах.)

Я вылез из-под теплого бока Элен, коя всю ночь глаз не сомкнула, с трепетом ожидая известий об этой попойки, пригласил Карло к нам в спальню и мы с ним — "освежились" после вчерашнего. Элен в эти минуты лежала под одеялами и ухом не повела. (Обычно я проходил ее комнату сразу насквозь, уходя сразу к Дашке, но в это утро сестра меня не ждала. Связь брата с сестрой не приветствуется. Особенно на дикой Корсике.)

Сперва Элен испугалась, что я заставлю ее спать с моим гостем, но я предупредил, чтоб она об этом — не думала. Она слыла моей "официальной любовницей" и по местным обычаям я обязан был распороть брюхо всякому, кто посмеет задержать на ней взгляд дольше нужного. В ином случае я получил бы за глаза клеймо "сутенера" и мое общение с Бонапартами "скатилось" бы "не на тот уровень.

Юный латинянин аж зацокал языком при виде якобы спящей красавицы, но я довольно-таки грубо поправил ему лацканы сюртука, чтоб он смотрел к себе в рюмку, а не — куда не положено. В таких делах нужно сразу оговаривать правила, пусть сие и рискованно. Но мне повезло.

"Карло" окинул меня взглядом с головы и до пят, оценил профессиональные мозоли "конного рубщика", припомнил, видно, характерную походку бывалого кавалериста, пересчитал лычки за медали "за храбрость", пригляделся к надрезанной саблей щеке и… мило улыбнулся, разведя руки в стороны. Подальше от эфеса собственной шпаги.

Я благосклонно улыбнулся в ответ, снял руку с эфеса собственной "Жозефины", поднял бокал и, дозволительным жестом указал на мою Элен со словами:

— За наших дам!

Карло чуть кивнул головой, поклонившись на разрешение глядеть на красавицу, и поднял свой бокал в ответ. Мы чокнулись и выпили почти что на брудершафт (правда — без поцелуев). Границы были очерчены.

Потом Элен признавалась, что пользовалась успехом среди мужчин Бонапартов, но чуть что — "переводила стрелки" в мой адрес и господа остывали. Моя репутация (шесть поединков за три года — все со смертельным исходом, — публика обожает головорезов) докатилась и до Парижа, а исходы боев вселяли пристойность в чувства мужчин к Элен.

Впоследствии тот же Карл говорил, что ни у кого из них не возникло сомнений, что я буду драться за женщину и убью любого из них — будь они сто раз Бонапарты! Такое бывает на Корсике и (по секрету) в — Ливонии. Что у нас, что у них — бедные почвы и дворяне сплошь небогаты. А когда дворянину нечего терять, кроме Чести, именно ради Чести он готов глотку порвать хоть Богу, хоть Черту, хоть — десятку Антихристов!