Александр Башкуев - Призвание варяга (von Benckendorff)

Когда слишком многие умерли от сего, начался призыв "маменькиных сынков". Наверху многие понимали, что новобранцы, не имеющие необходимых воинских навыков — пушечное мясо и сделали из того свои выводы. Иным казнокрадам в карман шли целые состояния, — лишь бы юные князья Н., или — Л. не пошли в армию. Но потери в боях в Северной, да поносом — в Главной сделали свое дело.

Опять же — многие осознали, что отсидеться в тылу уже не удастся, а Главная армия все равно — практически не воюет!

Опять-таки, — у всех простой Выбор: под якобинские пули в Пруссию, иль — карателем в Польше. Как вы думаете, — много ль из тех, кто прятался от Призыва, полез под пули в горячую Пруссию?

Зато восточной, да южной Польше — досталось за все. Офицеры, привыкшие за сии дни не просто насиловать, но и — издеваться при этом над жертвами, отвели душу. В Главной армии укоренился обычай содержать личную клюкву и все "маменькины сынки" в первые ж дни были попросту атакованы жаждущими "клюкв" офицерами. Не назову сие — содомскою похотью, — скорей в эти дни содержание клюквы стало знаком отличия для людей, не принявших участия в реальной Войне.

Я не хочу сказать, что все "маменькины сынки" летом года того прошли через "этакое". Но…

Я лично думаю, что ежели юноша боится идти на Войну — "потому что там убивают", иль еще почему, — вероятность того, что он станет женщиной для старших товарищей, мягко говоря — велика.

Так и вышло почти что со всеми будущими "декабристами.

Ни для кого не секрет, что цвет декабрьских бунтовщиков был из самых видных и родовитых семей, но в непристойно низких чинах для нашей касты. И что примечательно, — как ни один из сих трусов не решился добровольно пойти на Войну, — так ни один из сих болтунов не смог возглавить мятеж в решительную минуту.

Сподличал один раз в детстве, — чего ж странного, что в зрелые годы катаешься в сапогах у жандарма, топя своих же товарищей?! Нам даже пришлось выдумать байку, — будто сии мерзавцы "признавались Царю, согласно Кодексу Чести", ибо штатские вообще не имеют Чести и не представляют себе Ее Кодекса…

Тот же Грибоедов после смеялся, что тут концы не сходятся. Коль они выступали, чтоб не давать Присяги нашему Nicola, — странно слышать о том, как они сдали друг друга, дабы "исполнить свой долг"!

Человек, свободно критикующий Власть — настолько смел, что готов идти поперек мнения Общества. В минуту опасности он, не задумываясь, поведет за собой солдатскую массу…

Но так и происходило в реальности! Люди отважные и отчаянные оказались в цене и обласканы — и Россией, и — Пруссией! Империя так сильна сегодня именно потому, что все потенциальные бунтовщики оказались востребованы и в итоге — сами стали правящей Партией!

А вот — "декабристы" даже в день Мятежа не знали, что делать. А сие поведение не бунтарей, но тех, кто привык с радостью грызть подушку начальника!

Итак, — либо тебе — сам черт не брат, либо ты — "клюква развесистая"! Третьего-то ведь не дано.

А теперь — сами думайте, — какую же из Привычек (а в трудную минуту люди действуют — как Привычней!) проявили "декабристы" в тот день… Конечно, — вы Правы: они развернули знамена и под градом пуль бросились к Зимнему, как и полагается Истинным Бунтарям!

Или — наоборот?!

Все эти юные твари (не могу звать их ни офицеры, ни даже юноши!), насильно призванные по моему представлению, затаили немалое зло на меня и сговорились на известную подлость. За ними же стояли люди опасные, начальник Особого отдела Главной армии князь Кочубей и мой старый друг Константин.

Однажды в день прибытия в Ставку, один из юных князей, забритых мною в штрафные (А вы думали — из князя не получится клюква?! Полноте, — на безрыбье изголодавшиеся мужики уже не смотрят на титул и родственников!), стоило мне появиться в офицерской столовой, нервно вскочил на ноги и под одобрительный гул таких же как он — "мужежен" выкрикнул:

— Я требую, чтоб сей живой труп немедля покинул сие общество!

Я, ожидавший чего-то в этаком роде, сразу же отозвался:

— Прежде чем назвать трупом, вам придется это доказывать. Но по мне лучше быть Честным трупом, нежели выжить… Так же — как вы. Я дорожу своей задницей.

Юнец растерялся, тем более что мои слова одобрительным ревом тут же подхватили все мои спутники. Константиновцы тоже опешили. Они надеялись на то, что я вспылю каким-нибудь образом, или вызову юнца на дуэль, а они смогут застыдить меня, как "убийцу детей". А тут они не знали, как быть дальше и несчастный дурачок, поняв, что Честь его замарана безвозвратно, взвизгнул:

— Сие — оскорбление! Я требую сатисфакции! Дуэль! Только дуэль!

Я изумленно приподнял бровь:

— Штрафной корнет вызвал на дуэль генерала от кавалерии?! И Вы после этого смеете говорить, что вам ведома Честь? Пфуй, какой срам, что в русской армии служат юные хамы, не знающие своего места в Табели! Видно Ваша матушка здорово обманула своего мужа. У подлинного князя были бы более верные сведения о Чести и Праве…

Юноша уж совсем белый от ярости, вызванной сими шпильками, — совсем рехнулся, и без всяких условий, выхватывая шпагу из ножен, с криком: "Защищайтесь!" — бросился на меня.

К счастью, нога моя уже совсем зажила, и я, сделав буквально шаг в сторону и ловко пнув юнца под зад, заставил его влететь в стол с тарелками и салатами, даже не обнажая оружия:

— Я так понимаю, что Вы предложили дуэль без правил. Извольте. Вы пользуетесь шпагой. Я беру — хлыст. Ваш папаша, наверно — дворовый, а холопы понимают лишь плеть", — дикий хохот моих людей был ответом на эти слова, а Петер тут же подкинул мне тонкий хлыст, коим мои палачи запарывали пленных до смерти.

Мальчишку я убил с трех ударов. Первым я сломал ему запястье руки, сжимавшей шпагу, да так, что сама шпага не выпала на пол. Вторым ударом я лишил его глаз, но не успели они еще вытечь, как я перервал юнцу горло и он упал наземь с предсмертными хрипами…

Он еще бился в агонии, когда ко мне с бледным, но решительным видом подошли и клюквы постарше:

— То, что вы сделали с этим ребенком — жестоко и не совместимо с понятием Чести. Поэтому мы имеем Право вызвать Вас на дуэль.

О чем-то в сем роде меня и предупреждали. Всего пожелало драться со мной более сорока человек. Какими бы качествами я не обладал — столько народу убить мне просто не под силу и я должен был умереть от руки очередного из этих ублюдков, либо отказаться от такой фантастической дуэли и навсегда потерять мою Честь.

Это — они так думали.

Но я-то знал лучше. Матушка учила меня, что Честь — штука тонкая. Ей нельзя поступиться ни в коем случае. Мои ж визави — не нюхали пороху и не убили своего Первого… А глупости в фехтовальном зале, да тире — не в счет!