Александр Башкуев - Призвание варяга (von Benckendorff)

На самом же деле к тому времени стало ясно, что полумеры в отношениях России и Латвии нам не помогут. Англия с Пруссией благосклонно относились к тому, что мы ссорились с русскими, но… помощь они обещали лишь по "сожженью мостов". Тогда-то бабушка с матушкой и решились на все тяжкие. (Впрочем, на случай слишком сильных волнений к границам Лифляндии были подтянуты гвардейские части — в Эстляндию и казаки — в Витебскую губернию.)

Лишь после этого в Ригу прибыли мешки с русскими бумажными ассигнациями. Бумажками, не подкрепленными русской казной.

Как я уже доложил, Лифляндия имела особый статус в Российской Империи. Строго говоря, она занимала такое же положение, как и Картло-Кахетинское Царство Ираклия. (И будь у грузин сил побольше — никому неизвестно, смогли ли бы русские превратить Грузию в Тифлисское генерал-губернаторство.)

В политическом отношении это выражалось тем, что бабушка не желала определять границы Лифляндии. Появись эти границы, наши вожди немедля предъявили договор меж Петром Первым, да Карлом Иосифом Бенкендорфом о наших Правах. А так, — все знали где именно существует Лифляндия, но на карте вместо нее была бабушкина "Ингерманландия" — нечто не имеющее ни провинциального, ни губернского статуса.

(Ошибку с определением границы Лифляндии допустит несчастный Павел. Лишь после этого наша страна смогла заключать международные договора через голову Российской Империи.)

На практике это выразилось тем, что русские держали в Риге отряд, но местные провинциальные силы (которые-то и звались Вермахтом) были сильней русского гарнизона.

(В 1797 году армии персидского шаха Магомета-аги стерли в порошок грузинскую армию и дотла выжгли Тифлис. Русские войска в это не вмешивались и встали на пути персов лишь в Дарьяльском ущельи — на пути к русским. Мало того, — после победы над Персией выяснилось, что их в том году вооружала русская армия…

А Грузия, не имея больше собственных сил, стала самой обычной — заштатной губернией Российской Империи. (На Вермахт сие произвело неизгладимое впечатление.)

Части Вермахта обеспечивались из матушкиной казны и считались народом "своими". Части рижского гарнизона — из казны моей бабушки и несчастных мы звали попросту — "оккупанты.

Ассигнации были объявлены долгожданной прибавкой к офицерскому жалованью и розданы по рукам. На другой день ассигнации попали на рижский рынок, а тамошние менялы сперва растерялись, ибо не знали как к ним относиться и по какому курсу ставить, а затем пошли к матушке за разъяснениями. Матушке ничего не оставалось делать, кроме как сослаться на распоряжение из столицы к обязательному приему ассигнаций по курсу серебряного рубля. Добавьте к этому, что она ходила в ту пору с подушкой и не могла бегать по банкам с просьбой о срочном кредите.

Известия о том, что "госпожа баронесса" не готова поддержать новые деньги привычной наличностью, привели к неслыханному переполоху, — отказ ее поддержать ассигнации означил, что эти бумажки не стоят бумаги, на коей они напечатаны. Так что, когда после обеда группе русских солдат отказались продать какие-то булки, а те заспорили, рынок проявил к ним неслыханную враждебность.

Те, правда, смогли сбиться в кучу и прорвались в казармы, но волнения перекинулись в город. Матушка несколько раз выходила к рижанам и просила их разойтись, успокоиться, обещая назавтра разобраться с виновниками безобразия и погасить долги русского гарнизона. При этом она многозначительно показывала на свое чрево и просила не тревожить ее, дабы "плод не имел лишних волнений.

Надо сказать, что рижане тогда уже во всех своих бедах винили русских солдат, а командовал ими генерал Кристофер Бенкендорф. В обычное время он, конечно же, извинился, отправил "виновных" в Россию, а потом за кружкой темного пива нашел общий язык с озленными латышами. В конце концов, — мой дядя был — Бенкендорф, остзейский немец, родившийся в Риге, и в частных беседах с "нацистами" не хуже их ругал русских.

(А как бы он уцелел в Риге, ведя себя по-другому? Любое иное отношение "нашего" к русским было б расценено как предательство! А я уже доложил, что по причине нашего "окружения", в Риге было полно горячих голов, готовых "кончить с предателем".)

Да, если бы дядя мой вышел и повинился, история Российской Империи, Латвии, а скорей всего и — Европы пошла бы совсем по-иному. Но…

Бабушка с матушкой долго обсуждали между собой, — как убедить европейцев в том, что Россия и Латвия подрались по-крупному. И тогда две дамы из дома фон Шеллингов пригласили моего дядю и дали ему расписку в том, что он — Романов по Крови…

Я не знаю, что думал дядя в те роковые минуты. Но рассказывают, что он было совершенно трезв, холоден и суров.

Внезапно для всех он выстроил своих офицеров перед зданием комендатуры и сказал людям так:

— Господа, многие здесь — рижане и я не могу требовать у вас сверхъестественного. Если вы немедленно подадите мне рапорты о болезни, я прикажу запереть больных.

Здоровым же я приказываю готовить гарнизон к серьезной осаде. Если бунтовщики на что-то осмелятся — стрелять без предупреждения. Мы — русские офицеры и не дадим местным смутьянам потачки. Готовьтесь к осаде, братцы… Подмога из Двинска будет лишь к ночи.

(Больше половины его офицеров сказались больными. Остальным с того дня пришлось жить в казармах — выходить в Ригу стало для них опасно для жизни.

Но дядя мой с той самой минуты стал русским не только для Риги, но и — для русских. На это и рассчитывали матушка с бабушкой.

Рижанин Бенкендорф стал бы на сторону Риги. Внук Петра Первого и отец возможных Романовых своей Честью обязан был в такую минуту стать русским.

Лишь ради этого — ради будущих русских винтовок бабушка и дала дяде расписку в том, что он — внук Петра Первого…)

А за стенами гарнизона бушевал уже почти что весь город. Дело дошло до того, что весь магистрат вышел на улицы, чтоб только не допустить пролития Крови.

Банкиры-евреи требовали от своих служащих немедля вернуться к работе — их гешефты зависели от дружбы с Россией. Офицеры из Вермахта заперли лифляндцев в казармах. Им не нравились русские, но на срочном собрании видных "нацистов" большинство согласилось, что мы не готовы к Восстанию.

Англия еще не оправилась от позора в Америке, Пруссия (разожравшись победами Старого Фрица) трещала по швам, как раскормленный боров, а Голландия стонала под галльской пятой. Нам неоткуда было ждать помощи, а силами одних латышей ломаться с Россией — дело неблагодарное…

Вскоре так получилось, что у стен рижского гарнизона остались лишь латыши. Темные, бедные, обиженные тройным гнетом, забитые мужики, которым выпало раз в жизни счастье покричать на господ, побить стекла, да поскандалить… (Матушка на панихиде назвала сих простаков — "Священною Жертвой на Алтарь нашей Свободы".)