Эфраим Баух - Пустыня внемлет Богу

И все же ощущение такое, что пространство тайн своих не скрывает и учит Моисея своей исчерпывающей открытости и небоязни, и глубинное это знание входит в сознание и интуицию Моисея, как умение по-особому двигать руками и ногами учит держаться на поверхности воды человека, всем существом своим знающего, что он погибнет, если прекратит движения.

Пространство это словно бы пытается приобщить Моисея к его же будущему, оно уже несет в себе предстоящее событие, даже скучает от знания, как событие это будет развиваться, и порой злится на поразительное непонимание и необоснованный страх Моисея, не могущего постичь это кажущееся пространству уже и примитивным знание.

И все же мысль о том, что пространство выбрало именно его для раскрытия своих тайн, кажется ему самонадеянной до безумия.

Очнувшись от размышлений, Моисей обнаруживает себя вместе со стадами и сторожевыми псами в лабиринте ущелий, глубоко рассекающих массивы нубийского красного песчаника, где небо с овчинку.

Пассивная фантазия не заполненных осознанием плоских пространств сменяется сумрачным толпищем скал, странно выточенных ветром и им же озвученных, подобно гигантским трубам неба. Ущелья эти полны пещер, ниш и расщелин.

Впервые чувствует Моисей: пространство и время, мучимые невоплощением, безотзывностью и равнодушием вечности, подступили к нему, как с ножом к горлу, требуя самораскрытия в его сознании и душе.

В ущельях этих вновь обостряется чувство, что чье-то око следит за ним, и это вовсе не потому, что в пещерах и нишах, попадающихся в пути, встречаются странные типы, то ли живущие в них постоянно аскеты, то ли спутники на одну ночь, идущие главным образом в страну Кемет приобщиться к диковинной мощи колоссов и пирамид. Ведь глаза их давно опустошены далью и галлюцинации стали дыханием их слабо длящихся жизней. Лица их кажутся стертыми, порой некими сгущениями тумана, закутанными в платки и хламиды.

Иногда он явно слышит оклик. Оборачивается, застывает, пугается, ибо оклик как бы ниоткуда. То ли это ветер ведет свои игры, но Моисей явственно слышит отголоски бормотаний, слов, намеков, словно бы недавно отсюда ушли люди или Некто, нашептывающий ему сны. Иногда наутро обнаруживаются следы проходивших ночью.

Горит костер. Высокие, причудливые края скал, нависшие над головой, таят за очерченными лунным светом зубцами угрозу следящих за тобой грабителей. Три чутких и преданных пса — черный огромный Балак, рыжий юркий Уц и пегий красавец Калеб, которые сами могут гнать и собирать стада, высунув языки и поводя ушами на малейший звук, лежат вплотную к Моисею, согревая его во сне своими телами.

Он выведет стада из ущелий на пастбища у подножья столовых гор, в складках которых видится иссиня-черная полоса, оставит стада на попечение псов и по тропе на запад выйдет к резко обрывающейся пропастью стороне этих с востока невысоких гор, словно бы наклонится над краем земли и увидит самое ее ядро, тускло-серое, как ртуть, море, овеянное легендами, кажущееся воистину мертвым.

Спустится, черпнет эту тягучую, насыщенную солями воду, окинет взглядом пустынное, несущее угрозу отсутствием волн, воронок, течений пространство как-бы-воды, и станет ему не по себе.

По крутой извилистой тропе, цепляясь за кусты можжевельника, быстро поднимется обратно, увидит мирно пасущееся стадо и заляжет надолго, вглядываясь куда-то на север.

Вот уже второй день пытается Моисей что-то там различить. Мираж миражем, но что-то внушает тревогу, посверкивает, передвигается какой-то клубящейся массой то ли коней, то ли колесниц, то ли пик, то ли там рушат стены, то ли возводят.

Перед самым закатом потрясен видом уходящего на юго-запад Синая: слоновья кожа и морщь белесых скатов под неверными лучами низкого солнца в безгрозовом, сухом, давящем небе чудится картиной то ли зарождения земли и всего мира, то ли после всемирного смерча, уничтожившего все живое. И подчеркивают это угловатые глыбы дальних гор и острые тени каньонов Синая. Все вместе сливается в странный, лунный пейзаж среди дня.

На фоне этого истинным чудом кажется скудная, но чистая радость жизни цветка, рядом замершего в расселине.

Где-то неподалеку, в уже помигивающих звездами сумерках, слабый шум ручья или источника чудится лепетом замечтавшегося Ангела, не вернувшегося на небо по лестнице Иакова, а, быть может, ожидающего его, Моисея, в земной скудели.

Решает повернуть назад.

Опять колеблющиеся языки костра смутно освещают круто уходящие ввысь стены ущелья. Псы с ворчанием вскакивают. Из тьмы возникает человек, закутанный в темные ткани, присаживается у костра, сбрасывает бурдюк с водой и суму.

— Доброй ночи, господин мой, — говорит после долгой паузы, которая в этих местах никогда не кажется затянувшейся, — тебя зовут Моисей. Я ведь тоже был погонщиком.

Моисей вздрагивает:

— Погонщиком? Как тебя зовут?

— Гавриэль.

— Ангел?

— Ну, если считать, что человек — это ангел без крыльев, то да. Понимаешь ли, господин мой, я из незапоминаемых, а погонщиком был у Мерари. Я из тех, кто всегда рядом. На них никогда не обращают внимания, но твоя невнимательность просто потрясает. Знаешь ли, господин мой, в чем твоя беда? Ты слишком занят самим собой.

«Что за наглый тип», — думает про себя Моисей, собираясь как следует ответить, но следующие слова незнакомца настораживают еще больше.

— В некоторых областях понимания пространства сильнее тебя нет, но общей картины мира ты не видишь, как не видишь и того, что у тебя под носом. Знаешь ли ты, например, что Итро уже не верховный жрец у мидиан, давно изверился в мистической силе звездочетов? Подопечным сказал, что стар, вернул все жреческие атрибуты. Они давно бы вышвырнули его ко всем чертям, да тебя боятся, а ты с трудом выслушиваешь то, что он тебе говорит. Видел ли ты во время вашей беседы, что в шатре есть еще люди?

— Не-е-ет…

– Я был среди них. Более того, я все время иду как бы параллельно тебе. Ты в долине, я на гребне, ты по горам, я по ущелью. Видел тебя спускающимся к мертвым водам. Лежал недалеко от тебя, когда ты следил за эдомитянами, но так и не понял, что там происходит. Однако решение принял правильное: возвращаться на юг.

«Вот оно, оказывается, следящее за мной око, обыкновенный доносчик», — думает Моисей, вслух говорит:

— Ты что, следил за мной?

— Очень надо. Я просто тень твоя. Шучу, шучу. Иду я за одним должком в Беэр-Шеву, да только нынче эдомитяне слишком перевозбуждены, а долг и подождать может. Я ведь родом из оазиса на берегу Тростникового моря. Слыхал ли ты об этом уголке забытого рая на восточном берегу внутреннего малого моря? На противоположном берегу Мидиан, но это как ад и рай. Не мешало бы тебе сойти в этот рай у подножья гор Синайских. Слишком долго ты пребывал в разреженном пространстве. Честно говоря, не верил я, что ты вообще вернешься из великой смерчами восточной пустыни.