Владимир Корнев - Датский король

— Посмотрите сюда! Ну же. Сеня, посмотрите! Какой дом замечательный, какие любопытные детали, окна, и он здесь, наверное, самый высокий. Ах, я бы так хотела жить в нем, прямо под крышей, в мансардном этаже! Оттуда должен быть просто потрясающий вид: эта колокольня, церковные луковки, да еще верхушки деревьев — весной птицы обычно гнезда вьют в таких кронах. Как здорово, там, наверное, и не чувствуется, что живешь в городе, а будто возле старого монастыря или погоста. Оттуда можно смотреть на небо и мечтать о чем-то своем, заоблачном, несбыточном. Если бы я могла, взмахнула бы крыльями, ну руками, конечно, и взлетела бы туда! Жалко, этого ощущения не передать…

Художник слушал так внимательно, будто в словах девушки заключалось что-то жизненно важное для него, нечто необъяснимое. «Но как же прав был старик Вольтер — разве это не предвозвестие?» — думал он.

А Ксения продолжала рассказывать, что особенно любит бродить по этой части Васильевского, где на прямых тихих линиях, среди новомодных многоэтажных громад нет-нет да и попадется какая-нибудь усадьба с тихим садом, чудом уцелевшая со времен Екатерины Великой или Александра Благословенного, а то просто затейливый особнячок, совсем как в переулках старосветской Москвы. Ей вообще почему-то кажется, что именно здесь, на острове, где с одной стороны Университет и Академия художеств с ее страшно подумать какими древними сфинксами «из египетских Фив», а в то же время множество храмов и огромное Смоленское кладбище (куда к блаженной Ксении она, оказывается, любит приходить с разными просьбами), так вот, она думает, что именно на Васильевском живет очень много творческих людей, поэтов, художников, что в здешнем воздухе растворена необыкновенная духовность.

— Наверное, свежие ветры с залива влияют, а может, наслоение культурных эпох, — предположил Арсений. — С петровских времен остров пропитался духом мудрости разных народов. Кто только не жил здесь. Знаете, здесь и до сих пор целая колония немцев! Вы вообще очень тонко почувствовали: тут, можно сказать, Латинский квартал, студенты и богема снимают комнаты, а возле Николаевского моста есть даже дом академиков. И хоронят их потом на Смоленском… Да… Послушайте, можно я задам вам один деликатный вопрос, или…

— Отчего же, задавайте. Не смущайтесь!

— Тогда скажите, о чем вы просите Ксению блаженную?

Молодая балерина вдруг сразу стала серьезнее, задумалась, но после недолгого молчания проговорила:

— Матушку Ксению каждый просит о своем. К ней столько людей ходит с самым сокровенным. Хотите понять, что для меня важнее всего в жизни? А я порой и не знаю, о чем ее прошу: постою рядом с часовней и только чувствую, что она сама читает у меня в душе.

Потом легче становится. Но есть, пожалуй, и такое, чего я никому не хотела бы открывать… Я вас не обидела своим ответом?

— Нет, нет! — Арсений опять, как в храме перед уходом, взял девушку за руку — теперь ладонь ее, несмотря на холод, была еще горячее — и опять Ксения не пыталась освободиться.

Так, рука об руку, они и побрели по направлению к Неве.

— Признайтесь, мадемуазель Ксения, вы ведь наверняка пробуете перо, сочиняете?

Ксения залилась краской, от нее нельзя было оторвать глаз:

— Ну, какая из меня поэтесса? Начиталась когда-то Пушкина, Тютчева, наслушалась романсов и пробовала сочинять, как все в юности. Может быть, это было трогательно, но прошло как корь, а любовь к поэзии осталась. Я и сейчас иногда заглядываю в художественные альманахи, покупаю сборники новых авторов и перечитываю все тех же Пушкина и Тютчева… Сеня, а вы Бунина любите?

Память напрягать не пришлось, он сразу процитировал строчки, как всегда неожиданно попавшиеся ему среди ранних бунинских стихотворений (до этого строки сложились в его душе, и тогда Сеня был убежден, что сам сочинил их):

— Хватит! Верю теперь, что знаете, — девушка предусмотрительно отстранилась от художника. — А вы, оказывается, опасный молодой человек!

— Я не хотел ничего дурного, право же! — Он остался на определенном дамой расстоянии. — Я другое прочитаю, тоже из Бунина:

В последнее время художника просто замучили пароксизмы поэтического вдохновения, и он не знал, что делать с прогрессирующей «манией версификации», так странно совпадавшей с чужим творчеством: то порывался молиться об избавлении от «бесовской напасти», то, как сейчас, казалось, что подобный дар может служить и во благо. Ксения снова подняла голову, сосредоточенно вглядываясь в звездную россыпь. Холодные снежинки таяли на ее раскрасневшихся щеках. Арсений попытался поймать хоть несколько ажурных красавиц, сплетающих в воздухе рождественское кружево, — куда там! Тогда он зачерпнул горсть снега, бережно протянул своей легкоранимой спутнице:

— Ищете Плеяды? А я созвездий не различаю. Одну Медведицу… Посмотрите-ка лучше сюда. Вот дар неба — драгоценные кристаллы, живут только в воздухе, зато как искрятся! Возьмите их скорее!

— Чудесно как! — Ксении передалось восхищение художника. — Действительно искрятся, совсем алмазы… Жаль, что сейчас растают.

— Не печальтесь — таков их удел. Главное, чтобы вы не растаяли, — Арсений смотрел на балерину как на существо неземное. — Мне кажется, что вы — сон и можете исчезнуть так же внезапно, как возникли в моей жизни — из полумрака храма, из метели. Не исчезайте, снежинка…

Ксения отвела в сторону глаза, произнесла первое, что пришло ей на ум:

— Хочется еще прогуляться! — И, не дожидаясь ответа, устремилась дальше мимо потухших уже фонарей, скрыв свое смущение.

Прошли рядом с Андреевским собором, миновали аркаду рынка. Десницыну тоже было неловко: он чувствовал себя так. будто признался в любви, впрочем, это ведь и было признание. «Это просто неприлично, — думал он. — Да мне ведь и рассчитывать не на что… И куда мы теперь идем?»

Художник осторожно полюбопытствовал:

— Вы. наверное, живете за Невой?

— Да. Недалеко от театра. Хорошо, ч го теперь мосты не разводят. Разве вы торопитесь, Сеня?

Ксения посмотрела на большие часы у аптеки Пеля: стрелки показывали четверть третьего. И тут ее осенило:

— Господи! Какая же я .. Развлекаюсь я, домой собралась… У меня же подруга на Малом, больная, и я обещала поздравить се после службы, как же можно было забыть! Придется идти обратно… Она там одна ждет… Может быть, ей нехорошо сейчас…