Владимир Корнев - Датский король

Высокий по веймарским меркам дом Флейшхауэр оставался, как и прежде, самым видным на улице. Оказалось, хозяйка давно уже перебралась в новый особняк. Сторож охотно, с немецкой обстоятельностью, объяснил Звонцову дорогу. «Ели бы у нас была такая прислуга, я бы сейчас знал наверняка, где находится Смолокуров», — отметил про себя Звонцов, и еще он подумал, что любимую скульптуру фрау конечно же перевезла на новое место вместе с другими раритетами своей коллекции. Нынешняя обитель веймарской покровительницы муз была неподалеку от старой, только в сравнении с прежней выглядела значительно презентабельнее, и ее с полным правом можно было называть особняком. Скульптор вспомнил, с какой нескрываемой завистью Флейшхауэр когда-то говорила о богатстве русских дворян, о «великолепных родовых усадьбах». Пожалуй, теперь многие из их владельцев с теми же чувствами посмотрели бы на ее новый «домишко». Звонцов сам долго разглядывал его, не торопясь сообщать о своем импровизированном приезде. Окруженное садом здание было построено в том новейшем стиле, который искусствоведы назвали «неоклассицизмом», хотя на самом деле это было модернистское детище — квинтэссенция античной классики палладианского ренессанса, тяжеловатого стиля Кваренги и триумфаторского ампира Росси. В Петербурге в этом духе стали строить недавно, но профессионалу Звонцову вспомнились тонко стилизованные особняки Фомина [220] И. А. Фомин (1872–1936) — зодчий русского неоклассицизма, неоампира; ученик Л. Бенуа, автор неосуществленного архитектурного проекта «Новый Петербург», член объединения «Мир искусства». , Этнографический музей и предельно смелое, какое-то зловеще воинственное Германское посольство Беренса [221] Петер Беренс (1868-1940) — немецкий архитектор, создатель конструктивизма, прошедший в своем новаторстве все этапы модернизма начала века, учитель Гропиуса, Мис ван дер Роэ, Ле Корбюзье. В Санкт-Петербурге единственная постройка — Германское посольство на Исаакиевской площади (1913 г.). Один из авторов стиля III Рейха. . Усадьба Флейшхауэр более всего напомнила ваятелю виллу Штука [222] Франц фон Штук (1863–1928) — немецкий живописец, скульптор и график периода модерна. Сочетал в творчестве черты натурализма и символизма. Один из организаторов «Мюнхенского сецессиона». в Мюнхене (он когда-то видел ее фотографии в одном из модернистских журналов, возможно, в «Мире искусства», но скорее всего в немецком архитектурном обозрении): трехэтажная, причем высота окон и стен соответствовала общественному положению хозяйки, огромные балконы — террасы с четырех сторон на массивных дорических колоннах, стильная ограда вокруг, множество скульптур в духе высокой греческой классики на террасах и по самому краю плоской крыши… «Значит, добилась своего, передовая женщина!.. Кому-то она теперь завидует? Этот дом среди прочей ее здешней недвижимости — настоящая архитектурная жемчужина. Браво, фрау! — размышлял приезжий скульптор. — А „моей“ статуе самое место в такой вот вилле!» Проклятая статуя не давала ему покоя ни на минуту: «А если кладбищенские обитатели придут за мной сюда? Так и помешаться недолго. .. Вот если бы только можно было знать рецепт спокойствия! Но это тоже какие-то безумные мысли… Бедная, бедная моя голова, да сколько же на нее свалилось всего!» Наконец незваный гость решился заявить о приезде. Вышколенный мажордом, появившийся моментально после нажатия кнопки звонка, вмонтированной в садовую калитку, узнав, что к фрау приехал старый знакомый из России (Звонцов так и представился «старым знакомым госпожи Флейшхауэр из Петербурга» и назвал фамилию), сразу же пригласил его в вестибюль и любезно попросил, чтобы «Herr» Звонцов подождал, пока он доложит госпоже. Фрау не заставила себя долго ждать. Внешне она выглядела страшно обрадованной встрече с «дорогим Вячеславом», сходу перешла на русский. Ни одной черточкой лица, ни одним движением она не выдала своей растерянности, точно со дня отъезда двух молодых людей в Россию прошла всего какая-нибудь неделя и Звонцов мог вернуться в Веймар в любое время, как к себе домой. Скульптор хотел было тут же объяснить Флейшхауэр цель своего визита, но тактичная немка заметила, что гость страшно устал с дороги, велела кому-то из многочисленной прислуги приготовить для него комнату, а «дорогому Вячеславу» сказала, что ему сейчас полезнее всего хорошенько выспаться, а потом (фрау не преминула блеснуть своим знанием русского) «можно будет и разговоры разговаривать, ибо утро вечера мудренее».

«Наверное, Смолокуров уже здесь и она догадалась, что я решил принять его предложение, а потому так срочно приехал, — сообразил Звонцов. — Но я все-таки еще кое-чего стою — так точно все вычислил!» Расторопный камердинер забрал его единственный чемодан, а зачехленный холст Вячеслав Меркурьевич оставил при себе — свою главную ценность он не мог доверить никому. В остальном он положился на гостеприимство мудрой хозяйки и послушно последовал за слугой по широкой лестнице на второй этаж, где в просторной спальне обнаружил свежезастеленное ложе, на котором он распростерся с огромным наслаждением, едва различая сквозь сладкую дрему вежливое «Gute Nacht!» [223] Спокойной ночи! (нем.) камердинера. Но Звонцову и здесь не суждено было обрести «добрую» ночь: один и тот же сон возобновлялся несколько раз после пробуждения в холодном поту. Ему виделась столовая старого дома Флейшхауэр с водруженной на скалоподобный постамент скульптурой крылатой женщины, той самой, со старого надгробия. Статуя, различимая до мельчайших деталей, возвышалась посреди обеденного стола, за которым собралась честная компания старых звонцовских знакомых из загробного мира. Один отвратительнее другого, и вся эта навья [224] Старослав. «навь, навье» — духи, тени умерших. шайка хором завывала, как стая голодных волков, протягивая костлявые пальцы к своей утраченной святыне. Видения нечисти прекратились только с рассветом, когда измученный, а совсем не свежий, как сулила фрау, Вячеслав Меркурьевич окончательно проснулся. Он готов был рвать на себе волосы: «Да что ж это такое! Неужели немка оставила проклятую дьявольщину на старом месте… И главное, знать бы, что это за убожество бронзовое, ведь явно же какой-то символ темных сил, не иначе! А я, дурак, так и не собрался перед отъездом навестить „дорогую“ могилку — может, там, на камне, выбита разгадка ее тайны, как в готическом романе? Я ведь даже эпитафию забыл… Когда вернусь, может, и могилы-то не найду! Трус — испугался, вот и мучайся теперь до гробовой доски!».

После завтрака, который гостю принесли прямо в спальню («А мадам сверх меры ко мне внимательна, раньше я такой заботы не замечал. Точно почуяла, что я не с пустыми руками приехал, — ах, фрау, ах, старая лиса!»), Звогщов явился прямо в апартаменты к Флейшхауэр и без лирических отступлений объяснил ей, что привез на продажу новую уникальную картину. У меценатки загорелись глаза, и она вознамерилась сразу увидеть звонцовскую диковину. «Почему она ничего не говорит о Смолокурове? Неужели ведет свою игру?» — удивился живописец. Он устроил фрау приватный просмотр в «своих» комнатах. Ценительница подлинного искусства была поражена, отметила неоспоримые достоинства полотна. Ее вердикт был по-немецки лаконичен и практичен: