Владимир Корнев - Датский король

— Поверьте, господа, я, как и вы, верноподданный, православный русский человек, тоже потрясен этим зверским убийством! В конце концов, у меня не было и мысли дурной о покойном, выражаю искренние соболезнования — я сам сторонник подобных мер наведения порядка в России! Вы сейчас допускаете ошибку — я ничем не смогу помочь следствию, не тратьте зря времени, господа…

Все эти слова были восприняты не на шутку разозленными следователями как неубедительные лицемерные оправдания, стремление скрыть правду и уйти от ответственности, а то, что в день убийства Арсений был в участке, было истолковано, как «шитая белыми нитками попытка создать алиби и ввести в заблуждение следствие». После подобного разговора Сеня понял, что если ему и удастся выбраться из «предварилки», то нескоро.

Конвойный, которому запрещено было разговаривать с арестантами, пока вел Арсения на повторный допрос, вслух рассуждал сам с собой об «убивцах-суцилистах» и их «анафемском семени».

— Стой, политика! Пришли, — сказал он, поравнявшись с деревянной, судя по всему, дубовой дверью (в прошлый раз Арсений был в другом кабинете), подтолкнул замешкавшегося конвоируемого внутрь и отрапортовал начальству:

— Вашбродь, заключенный №… Десницын Арсений. доставлен на допрос!

«Значит, на меня уже дело завели…» — понял Сеня, услышав номер. Ситуация становилась все более невыгодной и непонятной для него.

Стриженный «под бобрик» следователь-спортсмен в английском костюме и золотом пенсне отпустил солдата и указал «заключенному» на стул:

— Ну, что скажете, Десницын, по поводу своего преступления? Будете по-прежнему разыгрывать верноподданничество или теперь станете цитировать Нечаева и Бакунина, как ваши единомышленники, мнящие себя защитниками «угнетенных»? Может, еще блаженной памяти Федора Михайловича сюда приплетете? Это ведь у него, кажется, студент ростовщицу убил «из сострадания» ко всяким там «пьяненьким»? Так ведь он таких, как вы, все-таки раскусил, развенчал тайну беззакония!

— Что вам от меня нужно, господин следователь? Чтобы я признал правоту Достоевского? Она и так для меня несомненна! Интеллигентность и революционность стали почти синонимами. Меня, вон, конвоир, похоже, по одному виду в социалисты зачислил, но…

Следователь перебил Арсения, встал, сложив руки на груди, прошел от стола к стене и обратно:

— Ах, вот, значит, как? Далее простой служивый понял, что к чему, — не дурак русский мужик! Пожалуй, насчет интеллигентности вы правы. Досюсюкались. Мы сами превратились либо в безвольных моралистов, либо, вот как вы, в обезумевшее от злости безбожное отродье. Рука, небось, не дрожала, когда курок спускал?! — С последней фразой он резко повысил тон.

— Какая рука? — художника точно током ударило. — Так вы считаете, что генерала… я убил?! Выходит, можно без доказательств предъявлять человеку такое обвинение? Вспомните: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…».

— Только не вздумайте объявить себя Федором Ивановичем Тютчевым и симулировать помешательство — со мной этот фокус не проходит. А доказательства будут, не сомневайтесь! — уверенно ответил следователь. — Но сначала объясните мне, «товарищ народный мститель», на что вы все рассчитываете? Объявили войну Царю и его слугам, решили уже, что Империя — колосс на глиняных ногах, пальцем ткнете и развалится? Лжете, сами себе могилу роете! Вы же на самое святое в русской душе замахнулись — на Бога и Его Помазанника, на вековые устои наши от времен Владимира Святого! Не выйдет, господа-атеисты: Бог-то поругаем не бывает! Вам России не одолеть, это не Европа, где вам, мерзавцам, готовы рукоплескать — здесь еще есть честные патриоты, такие как генерал Скуратов-Минин, Царствие ему Небесное, и Господь укрепит их в правом деле защиты Отечества от внутренних врагов! Молчите? Где же ваш «обличительный пафос» — язык проглотили?

«Что ему возразить? — Сеня пришел в совершенную растерянность. — Он все равно меня сейчас не услышит! Он глух сейчас в своей безусловной правоте, одержим правым гневом, я для него — фанатик-смертник, враг веры и морали. Бесполезно доказывать, что все иначе, — у него есть какие-то веские основания считать именно так, но какие? Где и чем я мог себя запятнать, Господи?»

Следователь помолчал, переводя дыхание, приводя в покой нервы, потом продолжил в том же духе, поблескивая стеклами очков и глядя прямо в глаза допрашиваемому:

— Думаете, мы не знаем явок ваших «соратников», думаете, неизвестно, с чьего голоса вы поете, какие у вас каналы связи, типографии, партячейки? Многих обезвредили, повырывали жала, остальные на очереди. Скажите только, откуда в вас такая нелюбовь к ближним и зависть к материальному богатству? Вы ведь дворянин, кажется? Считайте, что в прошлом… Наверное, котятам в детстве живьем головы откручивали? Признайтесь, проводили занимательные анатомические опыты: искали душу и не находили.

Арсений содрогнулся: «А ведь Иван когда-то забавлялся этим! Вот так и зарождалось то. что потом его погубило. Как все это было гадко, отвратительно, и никто его не остановил тогда! Да, он с детства был жесток до сладострастия…».

Допрос становился невыносимым. Сеня понимал, что из подозреваемого превратился в обвиняемого, а смириться с таким фактом, разумеется, не мог:

— Я вижу, для вас уже все ясно, но это несправедливо… Погодите, господин следователь, вы ведь говорили о каких-то доказательствах моей вины — где же они?

Слуга правосудия точно только и ждал этого вопроса. Он порывистым движением выдвинул ящик письменного стола, достал оттуда кусочек атласного картона, напоминавший с расстояния маленькую пасьянсную карту, нагнулся через столешницу к застывшему напротив арестанту, жестом завзятого игрока перевернув ее, метнул на зеленое сукно лицевой стороной вверх и тут же торжествующе-уничтожающим взглядом уловил первую реакцию Арсения:

— А что ты на это скажешь?!

Сеня увидел перед собой визитку с переплетенными литерами «К» и «Д», которую и во сне бы узнал:

— Моя визитная карточка, несомненно!

— Итак, визитка точно твоя — хорошо, что не отрицаешь. Откуда она у нас, тоже догадываешься?

— П-понятия не имею! — художник обескураженно смотрел на следователя. Тот побагровел, нажал какую-то кнопку на столе:

— Ну ладно, Десницын! А у тебя, оказывается, память девичья — учтем! Тогда я сам расскажу тебе, мерзавцу, откуда. У нас есть показания генеральского камердинера. Старик был так напуган убийством своего барина, что несколько дней из дому выйти боялся, а потом все же явился прямиком к нам с любопытнейшей информацией, скажу я тебе. Покойный-то накануне своего злополучного моциона посылку получил от некоего господина. Господин этот, видно, был наслышан, что у генерала есть, так сказать, «одна, но пламенная страсть» — восточные ковры, ну и решил наш доброхот его «порадовать», благо от природы обладал отменным художественным вкусом, и прислал в подарок один редкий экземпляр…