Владимир Корнев - Датский король

В тот же вечер Арсений был в церкви Благовещения. Там душа на время успокоилась, от сердца отлегло: как раз читался акафист образу «Утоли моя печали».

— А кто заказал такую требу? — поинтересовался Арсений у пожилого служки.

Тот прищурился, ответил как-то особенно искренне и по-доброму:

— У нас издавна заведено каждую среду ввечеру этот акафист петь. Выходит, Она Сама и заказала — Царица Небесная, Надеждо всем концем земли, Утешение наше.

«Утешение наше» — эхом отозвалось в просветленной голове художника.

Спустя несколько дней, когда балерина была на репетиции нового спектакля, на квартиру к ней пожаловал посыльный от князя Дольского и оставил горничной большой керамический вазон, в котором красовался роскошный розовый куст. Посыльный строго наказал, чтобы та ухаживала за цветами:

— Если розы увянут, это, конечно, будет неприятно вашей барыне, и господина Дольского это, несомненно, очень огорчит.

Увидев подарок, Ксения невольно поразилась: «Как же всегда бывают красивы розы!» Полюбовавшись цветами, она спросила горничную:

— Глаша, голубушка, а посыльный больше ничего не передавал?!

Девушка зарделась:

— Да вот, дал мне червонец золотой. Думала сапожки на зиму справить…

— Ну и справь на здоровье, но я о другом совсем: мне ничего не оставлял, записку, может быть?

— Ах! — спохватилась Глаша. — Чуть не забыла! Велел вам карточку передать, визитную, значит.

Она достала из передника визитку и отдала госпоже. На белом кусочке картона значилось только: «К. Д.».

Розы были нуазетового сорта, совсем как в Париже. Она почувствовала, что ей приятно вспоминать о днях европейского триумфа. «Отказать после всего этого?! Человек так внимателен ко мне, и я, со своей стороны, должна ответить добром на добро. Почему я во всем сомневаюсь? Разве прима Мариинского балета не достойна иметь свой портрет? Может быть, его оценят потомки как иллюстрацию к истории театра… Это, конечно, гордыня во мне говорит! Наслушалась комплиментов и возомнила себя Тальони [123] Мария Тальони (1804-1884) — знаменитая французская балерина, итальянка по происхождению, выступавшая также в России на Мариинской сцене. . Так нельзя! Прежде нужно посоветоваться с отцом Михаилом и спросить благословения!»

Раньше Ксения ездила в Тихвин без предупреждения, а теперь решила предварительно телеграфировать отцу настоятелю: «Вдруг у батюшки Михаила непредвиденные обстоятельства и увидеться с ним я не смогу?» Ответ пришел скоро. На этот раз Ксения как в воду глядела. Монастырская канцелярия сообщала: «Госпоже Светозаровой с любовью о Господе. Всегда рады видеть Вас в стенах Святой Обители, но вынуждены сообщить, что о. схимонах Михаил занемог и сейчас ни с кем общения не имеет. Все молим Пресвятую Владычицу Тихвинскую, нашу Покровительницу, о скором исцелении смиренного старца и чаем Ваших молитв». Небольшое письмо было подписано самим игуменом, что не оставляло сомнений в его подлинности. Это грустное сообщение Ксению сильно обеспокоило. «Когда много думаешь о себе, забываешь о бедах самых близких и дорогих людей». Тут же ей вспомнилась новопостриженница Шамординской пустыни, бывшая графиня Тучкова. За те месяцы, которые Екатерина провела в монастыре, задушевная подруга балерина отправила ей только пасхальную открытку, получила ответное поздравление, но толком не справилась, как живется молодой инокине в далекой обители, даже письма написать не удосужилась! «Как же я могла так оплошать? — сокрушалась Ксения. — Может быть, ей тоже нужна помощь? Совсем завертелась с этими гастролями, приемами, из театра почти не выхожу. Враг рода человеческого только и ждет, когда мы увлечемся суетой и забудем о главном! Прости меня, Господи, грешницу неразумную!» Ближайшую репетицию она намеренно отложила, сославшись на мигрень, и отправилась за Фонтанку, в единоверческую Николаевскую церковь — там ей все напоминало о подруге, о старой вере предков. Там был и древний чудотворный Тихвинский образ. Ксения могла заказать молебен об исцелении своего духовного отца и помолиться о здравии крестовой сестрицы, об укреплении ее в духовном подвиге.

Давно уже Ксения не прогуливалась по городу, но на сей раз решила, что паломничество, пусть и недолгое, следует совершать именно пешком, да и погожий июньский день располагал к неспешной прогулке. Балерина вышла из своего дома на Офицерской, по тихому Фонарному переулку дошла до Екатерининского канала, а там пришлось свернуть на шумный проспект. Она на мгновение остановилась у высокой колокольни старой Вознесенской церкви и быстрой походкой, стуча французскими каблучками по каменному тротуару, буквально пролетела до Фонтанки, не заглядывая в лица прохожих, не отвлекаясь на броские вывески, не вслушиваясь в цокот копыт, тарахтение моторов и писк клаксонов. Наконец Ксения оказалась на набережной: повеяло свежим ветром с залива, в котором сразу угадывался йодистый настой водорослей: с барок, сплошной чередой тянувшихся до самой Невы, пахло рыбой. Небесная синева вырывалась на волю, отражалась в воде, и порой казалось, что невесомые белые тучки и мачты чухонских лайб [124] Лайба — небольшая двух или трехмачтовая шхуна с различным товаром из Эстонии и Финляндии. Еще в начале XX в. множество лайб швартовалось на судоходных реках С.-Петербурга. плывут не в вышине. а по серебристой речной ряби. Балерина перешла на южную сторону Фонтанки, перевела дух и неторопливо, с удовольствием вдыхая волнующие запахи, любуясь фасадами набережных, побрела в направлении Невского. На реке, впрочем, тоже кипела своя, особенная жизнь. Грузчики-«крючники» привычно таскали на спине здоровенные кули, «носаки» переносили с барж доски и укладывали в штабеля, тут же стайками сновала детвора. Кто-то пытался утащить полено из дровяного штабеля, другие наблюдали за тем. как мальчишки постарше удили мелкую рыбу. Кряжистые дядьки с барж, занятые своей тяжелой работой, то и дело натужно покрикивали на путавшуюся под ногами ребятню:

— Не замай, мелюзга, зашибу ить грешным делом!

Прохожие часто заглядывались на молодую барыню, тоненькую, затянутую в корсет, в безукоризненно сшитом темном платье и скромной шляпке. Интеллигентным господам, не чуждым света, она казалась образцом хорошего тона, людям церковных правил — примером благообразия. Сама Ксения, увлеченная своими заботами, не замечала посторонних взглядов. Так, вдоль залитой солнцем теплого летнего дня Фонтанки, оставив позади полдюжины мостов, особняки, казармы, больницы, девушка довольно быстро добралась до ничем не примечательного пустынного Щербакова переулка и по нему вышла к Владимирской площади с большой красивой церковью, со множеством нищих на паперти, что указывало на почтенное отношение к храму жителей округи, на близость богатых доброхотов, центральных проспектов. «Где-нибудь в провинции Владимирская церковь была бы кафедральным собором, но не в столице — здесь размерами и величием никого не удивишь. А говорят, в ней отпевали самого Достоевского, и вообще это был его приход!» — расеужда-ла набожная балерина, переходя площадь. Ей оставалось пройти по Кузнечному, миновать бойкий рынок, а от него до Николаевской улицы и единоверческого храма — рукой подать.