Федор Зарин-Несвицкий - За чужую свободу

– Наш долг представить ему положение дел, – сказал Ней. – Союзники готовы на мир, – так, по крайней мере, пишет герцог Виченцкий. Повторяется история в Праге и Франкфурте.

В эту минуту в приемной появился герцог Бассано с озабоченным лицом.

– Что нового? – встретили его маршалы, – что пишет Коленкур?

– Все зависит от него, – тихо ответил Маре, указывая на дверь императорского кабинета. – Я передал ему еще утром письмо Коленкура. Англия, Австрия и Пруссия согласны на мир, противодействие русского императора будет сломлено. Но медлить нельзя. Надо воспользоваться моментом. Меня призвал к себе император.

– Нас тоже, – отозвался Макдональд.

– Так я рассчитываю на вас, – сказал Маре. – Вы должны помочь мне.

– О, очень охотно, Мы, конечно, поддержим вас, – твердо произнес Ней, выпрямляясь во весь рост, взглянув почти с угрозой на дверь кабинета.

Заветная дверь тихо отворилась, и показалась фигура начальника штаба Бертье, принца Невшательского.

Он дружески кивнул головой Маре и маршалам и тихо произнес:

– Император просит.

И все эти люди, тысячу раз смотревшие бесстрашно в лицо смерти, только что так независимо, с сознанием собственного значения обсуждавшие поведение императора, вдруг стали похожи на школьников, которых строгий учитель позвал на экзамен. Они переглянулись, и никто не спешил переступить первым порог кабинета. Наконец, по нетерпеливому жесту Бертье, герцог Бассано двинулся вперед.

В маленькой комнате перед кабинетом сидел за столом барон Фен и что‑то писал. При входе маршалов он встал. Они молча пожали ему руку и прошли в кабинет, дверь которого была открыта.

Около камина, положив ногу на ногу, сидел на низеньком стуле император, в руках у него была книга.

При входе маршалов он положил раскрытую книгу на стоящий рядом с ним маленький столик и поднял ясное спокойное лицо. На этом бледном строгом лице не было и признака тревоги.

– Добро пожаловать, мои друзья, – начал он. – Ну, Маре, говорите. Коленкур требует полномочий, союзники согласны на мир, если я уступлю им Бельгию и левый берег Рейна. Ведь так?

– Так, ваше величество, – низко наклоняя голову, ответил Маре.

– Неприятель грозит Парижу, – мрачно произнес Ней, – задержать его нельзя. Они всей массою двинулись из Труа по дороге на Париж и по нашим трупам вступят в столицу.

Наполеон спокойно выслушал маршала, и едва заметная улыбка появилась в углах его губ.

– Да, – ответил он, – мы бы так и сделали, но такой простой план покажется нашим союзникам недостаточно ученым. Они любят маневрировать.

– Это не спасет дела, Франция хочет мира, и мы… – смело начал Макдональд, ободренный спокойным тоном императора. Но он не кончил.

Наполеон сделал движение встать и бросил на маршала короткий, как удар, угрожающий взгляд.

Вся смелость Макдональда мгновенно исчезла. Он сделал полшага назад и смущенно пробормотал:

– Я только хотел указать, ваше величество…

Но Наполеон резко прервал его.

– Заметьте, герцог, что Франция хочет того, чего хочет ее император, – и император, обратясь к Маре, продолжал уже совершенно спокойно. – Вот, Маре, замечательная книга! – Он взял со столика книгу, которую читал. – Вы, наверное, знакомы с этим классическим сочинением: это Монтескье, «О причинах величия и упадка римлян». Не правда ли, какое замечательное место? Прочтите эти строки, отчеркнутые ногтем, – продолжал он, подавая Маре книгу.

Изумленный Маре почтительно принял из рук императора книгу.

– Прочтите вслух, – добавил Наполеон, наклонив голову, как человек, приготовившийся внимательно слушать.

Маре прочел:

«Наиболее поразительный известный мне случай величия духа проявился в решении современного нам монарха скорее погибнуть под развалинами своего трона, чем согласиться на предложения, унизительные для его царственного сана. Он обладал слишком возвышенной душой для того, чтобы спуститься ниже того уровня, на который оттеснила его неприязненная воля Рока…»

Маре опустил книгу. Лица маршалов потемнели еще больше.

– Ну, что вы скажете? – резко спросил Наполеон.

Легкая краска волнения показалась на лице Маре.

– Государь, – тихо начал он, – мне лично известна еще более возвышенная комбинация. Вам представляется теперь возможность пожертвовать своей славой, дабы закрыть бездну, угрожающую в противном случае поглотить не только вас самих, но и всю Францию.

Взволнованный Маре замолчал. Наступило напряженное молчание. Слегка нахмурясь, император взглянул на взволнованное лицо Маре, на усталые, с выражением почти отчаяния, лица своих маршалов и порывисто встал с места.

Он сделал несколько шагов по комнате и, остановясь перед маршалами, вдруг совершенно спокойно, ясным и ровным голосом произнес:

– Ну, что же, господа, раз вы пришли к такому убеждению, заключайте мир.

Глаза императора смотрели ясно, но в их ясной глубине словно бегали какие‑то искры. Лица маршалов прояснились. Маре с удивлением и как бы недоумением смотрел в лицо Наполеона. Это было так неожиданно.

– Ваше величество, – начал Маре, – какие же инструкции соизволите вы дать герцогу Виченцкому?

Наполеон повернулся и, пройдя несколько шагов по комнате, ответил:

– Пусть Коленкур устраивается, как хочет, и подписывает, что ему заблагорассудится.

– Но, государь! – произнес Маре.

Наполеон резко прервал его.

– Фен, – громко крикнул он, – составьте для герцога Виченцкого, – обратился он к вошедшему барону, – от моего имени письменное разрешение принять все меры, какие ему покажутся необходимыми для спасения столицы. Поторопитесь.

Фен вышел с поклоном.

– Условия вашего величества… – снова начал герцог Бассано.

– Условия, Маре, пусть определяет Коленкур, – опять прервал его император, – я могу вынести всякое бедствие, какое на меня обрушится, но, разумеется, не стану диктовать унизительные для себя условия мирного договора…

Через минуту Фен вернулся и положил на стол бумагу, перо и поставил чернильницу. Наполеон едва пробежал ее глазами и поставил над ней большую букву N с росчерком и кляксой.

– Вот видите, Маре, – сказал император, – успокойте Коленкура. Быть может, вечером я дам инструкции. Зайдите.

С глубоким поклоном Маре вышел. В соседней комнате он остановился около Фена и тихим шепотом сказал:

– Я не знаю, радоваться ли и что все это значит? Я боюсь, что Коленкур никогда не решится взять на себя такой страшной ответственности. А это единственный случай. Император великолепно знает нас и не потому ли он так легко согласился.

Фен пожал плечам.

– За последние дни, – тоже шепотом начал Фен, – император исключительно интересуется Парижем. Мы имеем самую оживленную переписку с регентством, только я думаю, что это так не кончится.