Людмила Третьякова - Русский Сюжетъ

«Я начинала понимать характер великого князя, – вспоминала подробности своего «августейшего романа» Фанни. – Он был нервен, высокомерен и раздражителен до бешенства и в то же время добрый, заботливый, любящий и покровительствующий всему, кто имел к нему отношение, – от меня до своей последней собаки».

Совершенно не претендуя на исчерпывающую характеристику такой сложной личности, каким был великий князь Николай Константинович, Фанни Лир оставила лучший его психологический портрет. И это понятно: она прошла непростой путь от «камелии», озабоченной поисками богатого покровителя, до женщины, полной любви, привязанности и материнской жалости к тому, кто в ее глазах был большим и не очень счастливым ребенком.

...Никола пытался приобщить свою подругу к тому миру, который был привычен ему. Несмотря на то что Фанни не слишком любила показываться в квартире августейшего любовника в Мраморном дворце, Никола всякий раз настаивал, и она уступала.

Эти выезды великий князь обставлял с той таинственностью, какая очень прельщает женщин. Вместо новомодных экипажей за Фанни посылался допотопный рыдван с пожухнувшей позолотой, еще возивший, вероятно, дам в париках и кавалеров в кафтанах с алмазными пуговицами. На козлах сидел огромный кучер с бородой до пояса, а рядом с ним – крошечное существо, доверенное лицо Николы, карлик Карпович. На нем был какой-то странный театральный наряд из бархата с воротником жабо и плащ, подбитый атласом. Пожалуй, он выглядел состарившимся мальчиком-с-пальчик из волшебной сказки Перро.

Карлик был чрезвычайно галантен. Спрыгнув на землю, он ловко открывал дверцу и, подав маленькую ручку, помогал даме подняться по хрупким, подрагивающим ступенькам в карету. Его красивые карие глаза смотрели печально и ласково. «Все хорошо, дорогая мисс Фанни?» – спрашивал он. «Все хорошо», – отвечала она. И казалось, их путь лежит вовсе не на Миллионную, а в сказку.

По просьбе Фанни Карпович никогда не возил ее по Невскому, сутолочному, забитому экипажами. Они ехали объездами, более длинной дорогой, по пустынным набережным, мимо каналов и особняков со спущенными шторами в огромных окнах. Кое-где сквозь ткань желтым пятном пробивался неясный свет и, казалось, там, в неге и тишине, кто-то тоже радуется долгожданной встрече, там тоже вершится никому не ведомая любовная история.

Совсем недавно Фанни были незнакомы эти романтические настроения. Она чувствовала, как в ней безотчетно, помимо ее воли, что-то меняется, а за всей той жизнью, к которой она привыкла, опускается тяжелый занавес. Пусть впереди неясная, призрачная мгла, но и назад, за этот занавес, возвращаться не хочется. И Фанни не могла объяснить себе, почему она, всегда знавшая точно, как ей следует поступать, сейчас живет в какой-то полудреме, медлит, чего-то ждет, на что-то надеется...

Любовные свидания в Мраморном дворце удавалось сохранять втайне. Мать Николы почти не выезжала из Павловска, отец в основном обретался у Кузнецовой и в министерствах. Но вот однажды, когда парочка сидела tet-a-tet и Никола по просьбе Фанни перебирал струны гитары, за дверью гостиной, из глубины коридора, раздались гулкие шаги. «Это папаша. Точно, он», – заговорщицки сказал Никола, погасив пальцами аккорд. Фанни заметалась. Ей совершенно не хотелось нос к носу оказаться с этим бесцеремонным и, по слухам, весьма резким на язык великаном.

В комнате стояла кровать в средневековом стиле с пологом, закрепленным на витых деревянных стойках по углам, – недавнее приобретение, для которого еще не было готово помещение на Галерной. Вот эта кровать и послужила Фанни укрытием. Она бросилась в нее, задернула полог и притаилась между подушками.

– Какая занятная штука! – сказал Константин Николаевич, взглянув на кровать. Ловко обогнув вставшего на его пути Николу, он приподнял полог. – Ба! Да тут, однако, дама – с интересом воскликнул он.

– Ну и что же здесь особенного? Да, это дама! Она пришла ко мне с подпиской на благотворительное дело, – отвечал сын. – Вот видите, спряталась, испугавшись вашего прихода.

Объяснение, казалось, удовлетворило отца, но опускать полог он не спешил.

– А что, она хорошенькая?

– Нет-нет, какое там! Бедняжка стара и некрасива.

– Ну так не стоит, значит, и смотреть. Однако я тороплюсь... Дела, мой друг, дела.

Князь опустил полог, и Никола облегченно вздохнул. Однако, не дойдя до двери, Константин Николаевич с молодой прытью повернул обратно.

– Что такое, папаша?

– А то, что мне кажется, это твоя американка. И, я уверен, прехорошенькая. Позволь, друг мой, я все-таки взгляну на нее.

Тут Никола, словно страж, которого можно сдвинуть с места, лишь поразив кинжалом, раскинул руки и твердо сказал:

– Ну уж нет, папаша. И не просите. Это невозможно. Она вся дрожит от страха и вам все равно не покажется.

– В самом деле? – Князь, потоптавшись, хмыкнул, подмигнул сыну и удалился.

Какой дивный был вечер! Маленькое приключение развеселило Николу и Фанни. Они казались друг другу заговорщиками, едва не пойманными на месте преступления. Никола снова взялся за гитару. У него был прекрасный мягкий, завораживающий душу баритон. Он любил русские романсы и пел их так, как только поют в России ее неприкаянные дети.

Такой прибыла в Россию, страну своих мечтаний, молоденькая американка. Возможно, старый, полустертый снимок не передает ее живого очарования. Во всяком случае, великий князь совершенно неожиданно для себя крепко влюбился.

«Полюбить – погубить, значит, жизнь молодую...» Фанни еще не настолько знала русский язык, чтобы уловить разницу в словах, звучавших почти одинаково. «Полюбить – погубить...» Никола пел и не догадывался, что эта песня рассказывала о его скором будущем.

Но пока все было хорошо. Даже слишком хорошо. Подойдя к окну, выходившему на Неву, Фанни взглянула сквозь огромное стекло. Почему она раньше не видела, как прекрасен этот город, построенный на клочках суши. Она начинала любить его вопреки собственному разуму. И даже Петропавловка, про которую Никола ей много рассказывал, сейчас не навевала грустных мыслей. Как странно! Крепость, тюрьма. А наверху, на шпиле, – ангел.

Что делать в городе в июне?

Не зажигают фонарей;

На яхте, на чухонской шхуне

Уехать хочется скорей.

Похоже, что эти два человека, таких разных во всем, обойтись друг без друга уже не могли. После громких сцен Никола становился тихим и послушным. Фанни пользовалась этим и всеми силами старалась отвадить его от веселых компаний: запирала в своей квартире, грозила, что порвет с ним, если не бросит пить. Ее тревожила безалаберная жизнь князя, не признающая никакой порядок. Она, например, удивлялась, насколько он равнодушен к еде и готов обходиться чаем с хлебом. «Я так привык с детства», – объяснял ей Никола. И Фанни, вспоминая невкусную дворцовую еду, понимала: в безалаберном семействе жизнь шла как придется, без хозяйского глаза. Даже толковых поваров подобрать не могли. Насилу приучив Николу ежедневно обедать у нее, она принялась бороться с другой напастью – бессмысленной тратой огромных сумм.