Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

В конце позапрошлого года Михаил Капитонович Сорокин освободился из заключения, получил справку, съездил в Магаданское управление Колымлага, и там ему выдали его вещи, в которых он был арестован в Харбине в августе 1945 года. Такая сохранность его удивила, но он почти всё выкинул, кроме шляпы. Шляпу оставил. Потом, не зная, что делать и как поступить, ехать или не ехать на материк, он решил, что надо сначала привыкнуть к воле, и поехал в глубь Магадана. Одиннадцать месяцев назад он приехал сюда, в посёлок Эльге́н, который стоял на самом краю обжитого людьми и лагерями магаданского пространства; пришёл к бывшей начальнице оперчасти располагавшегося в посёлке до расформирования женского лагеря, подал ей справку и обратился с просьбой разрешить на какое-то время остаться. Его расчет был таков: на материке у него никого нет, и он никого не знает, поэтому он поживёт тут, где ему всё знакомо: и люди, и климат, и порядки; а потом решит, что делать дальше. Так ему посоветовал его знакомый, отбывавший срок известный в СССР эстрадный певец Вадим Алексеевич Козин, – после освобождения остаться «на Магадане». Эта идея постепенного вживания пришлась Сорокину по душе, и он решил не торопиться. Прежде чем куда-то ехать, а ему были запрещены для проживания семнадцать городов, в том числе и его родной Омск, надо было узнать, как эта страна и этот народ живёт на воле. Как советские люди жили в неволе, он знал.

Бывшая начальница оперчасти, а ныне председательша поселкового совета ничуть не удивилась, видимо, таких, как он, боявшихся или опасавшихся малознакомой свободы, было немало, и разрешила, а под жильё отвела брошенную избу на окраине посёлка. Наверное, у неё в голове была ещё одна мысль: основу посёлка составляла недавняя женская зона, в ней содержались родственницы «врагов народа», и сейчас Эльген был населён в основном женщинами. На вид Сорокину было никак не дать его пятидесяти семи лет, да ещё располагала его интеллигентность, а может быть, холостая председательша имела в виду что-то ещё, да промолчала.

После расформирования лагеря посёлок Эльген опустел, почти все «врагини народа» разъехались, остались только те, кому было некуда ехать, да те, кто прижился. Такой или почти такой была заведующая лавкой ОРСа Светлана Николаевна Семягина, совсем даже не врагиня, а то ли жена, то ли вдова – то ли начальника лагеря, то ли заместителя начальника лагеря. После ликвидации зоны муж исчез, потому что опасался, что «порвут», и пропал. По крайней мере, Светлана Николаевна за всё время не получила от него никаких известий. Она стала заходить в избу Михаила Капитоновича, он же к ней не зашёл ни разу – посёлок был слишком маленький.

Гога взял фляжку.

– Какая! – сказал он. – Знатная!

Белёсость ненаступавшей ночи позволила ему разглядеть, что фляжка была сделана из очень толстого стекла, поэтому она была тяжёлая; и до середины обтянута двумя половинками кожи, сшитыми тонким шёлковым шнуром, стежками, которыми шьют английские сёдла.

– Хороша!

Михаил Капитонович взял фляжку, вынул пробку и попросил Гогу, сидевшего ближе, достать из авоськи завёрнутые в газету стаканы. Он налил.

– Ну что, приступим?

– С именинами, Михаил Капитонович!

– За встречу!

Они выпили и закусили свежим луком, нарезанным четвертинками.

– Как же не хватало вот этого там, – сказал Гога и кивнул на север.

– А вы где отбывали? – спросил Михаил Капитонович.

– В Сусума́не…

– Тогда там! – И Михаил Капитонович кивнул на запад. – Мыли золото?

– Нет, сначала долбал шурфы, а потом, когда прислали американскую драгу, меня, наравне с вольняшками, определили механиком. Все механизмы-то были американские, а я по образованию инженер-электромеханик… – Закончили?..

– Харбинский политехнический!

– Понятно! – Михаил Капитонович отгрыз от четвертинки луковицы и окунул ложку в уху. – Горячая ещё. – И он стал на неё дуть. – Подбросьте, если не трудно, в огонь травы.

Гога встал и бросил в костёр охапку уже подвявших люпинов.

– А вы? – спросил он.

– Я-то? – Михаил Капитонович снова налил. – Я тоже в Сусумане, только у нас был специальный лагерь, особый, очень маленький, на один барак. Нас сидело человек сто – сто пятьдесят, разных пособников, карателей, полицейских и так далее.

– А-а-а, – протянул Гога, – понятно, это про вас рассказывали, что вас там чуть ли не каждый день расстреливали.

– Да нет, это всё фантазии. Небось уголовники стращали?

– Ну а кто же ещё?

Они выпили, хрумкнули луком и стали ложками выбирать куски сварившейся рыбы.

– Тяжело было? – спросил Гога.

– Нет! Только когда отправили на шурфы́, как вас, там пришлось тяжело, а в основном мы все давали показания, двух лет хабаровских подвалов им не хватило.

– Вы тоже были в Хабаровске?

– Да! А кто из нас его миновал? Сначала год в сумасшедшем доме…

Гога посмотрел на Михаила Капитоновича.

– Да, Игорь Валентинович, в сумасшедшем доме. – Михаил Капитонович отрезал горбушку хлеба. – Вам тоже горбушку?

– Давайте, хлеб свежий. Здесь пекут?

Михаил Капитонович кивнул.

– Я, как вам сказать, в общем, лишил жизни одного хама.

При довольно звероватых обстоятельствах…

Гога перестал жевать и с полным ртом глядел на Сорокина.

– …когда убил этого советского предателя – энкавэдэшника Юшкова, его ещё японцы звали комкором или комбригом, не помню уже, про него много писали, что он убежал от кровавого Сталина. Так я действительно слегка… – разламывая отрезанный кусок, сказал Михаил Капитонович и повертел раскрытой ладонью у виска, – как бы был не в себе, но меня не шлёпнули! Этот Юшков был для них очень нужной персоной, они хотели знать о нём всё, а лучше заполучить его живьём, а я нарушил их планы. Поэтому они привели меня в порядок, в дурдоме, а потом посадили в камеру.

– Понятно!

– В камере я им всё рассказал, а чего было таить? – Михаил Капитонович посмотрел на небо. – Уже часа два! Ничего? Не засыпаете?

– Нет, нет, что вы? Тем более у нас есть вторая!

– Вторая – это хорошо! Ну вот! А потом сюда! И снова – давать показания, даже в Магадан несколько раз возили! И так нас всех, кто там сидел! – Михаил Капитонович помолчал. – А народ там был со всего периметра Советского Союза, хотя в основном с запада, особенно с Украины.

– Да, – подтвердил Гога, – у нас таких тоже было много: и хохлов, и прибалтов, да и русских достаточно.

– Я был единственный такой грамотный, поэтому начальник оперчасти… – Кум!

– Не люблю этого слова. Начальник оперчасти взял меня к себе в канцелярию, так что сиделось ничего себе. Не злой был мужик, по фамилии Казюра Николай Алексеевич, и еда была, и тепло было, иной раз мог и водки налить, так что жаловаться – Бога гневить.