Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

– Тебе его за всю жисть не сыскать, – после некоторого молчания, размахивая рукою дым, ответил Яшка. – За склада́ми у их, по леву руку от вокзала, почти што на путях, чисто шалман, тама тольки свои столуются… – И как же?

– А спытать хотели, хто я да што я!

– Ну, расскажи, Яков, расскажи, это ведь всё очень важно…

– Никак сам собираешься извозом заняться, а? Израиль Моисеич?

Сорокин обомлел. Яшка назвал Иванова Израилем Моисеевичем. С того момента, когда Иванов окликнул его у штабеля с бревнами, то даже и мысли не возникло спросить, как Иванова зовут, как будто бы у него и не было ни имени, ни отчества.

– Нет, Яшка, не собираюсь, я привык, что меня возят.

Рассказывай, не тяни.

– Для начала поднесли… отказываться не стал…

Довольный Иванов смотрел на Яшку и одновременно поглядывал на Сорокина.

– …А потома-ка гляжу, а за спиной трое стоять, хлипенькие такие, соплёй перешибёшь, но я вроде как не заметил.

Спрашивает, главный у их… – А из каковских главный-то?

– А он не сказывал, тольки сказывал, что Ванькой кличут… Должно – врал!

– Ну…

– По разговору я скумекал, что из Рассеи он, оттеда… не амурский, не наш, не забайкальский и не с Уссури… – Так, так, хорошо!

– Ну вот! А он и пытаит: мол, новенькай? Я отвечаю, што, мол, да! Он глянул на энтих, за спиной. Чую, ближе подступили, те-то. Я кулаки на стол, а он, мол, ты кулаки-т не жми, а глянь позади себя! Я так скумекал, что ежели чего, то потом с ними разберуся, потому оглядываться не стал. Ты, говорит, не тать какой, не вор-грабитель? А я чё ему сказать? Нет, говорю, не вор, не грабитель! « Честно на извозе зарабатывать хошь?» – он пытает и всё так хихикает. А я ему: «А как же?» Тады, сказывает он, такса у них имеется! Слово мудрёное, но я скумекал: по Пристани верста – копейка, в Новый город – алтын, а в энтот, китайский город Фу… как его…

– Фуцзядянь!

– Во! Так все пять алтын, и што, мол, как день-то кончится, так весь заработок в одну шапку, а потом поровну-та и делят. Сходные условия, мне по душе! А ишо, говорит, если ты чё удумал, седока грабить али ишо чего, так лучче сразу монатки сматывай, мол, нам с полицией дела иметь не с руки, а тем паче с китайской! Энта всё!

Иванов слушал очень внимательно.

– Ну и что ты думаешь?

– А чё тута думать, так, невооруженным глазком-то ничё и не видать!

– Хорошо, Яков! Выпьешь?

– Коли нальёте, так чё ж не выпить? – Яшка вытащил из кармана луковицу, вырезал из неё четверть, снял шелуху и отломил корку чёрного хлеба. – Ну, спаси Господь! Шоб все здоро́вы были!

Прощаясь, Иванов сказал:

– Ты, если услышишь имя Дарья Михайловна или Дора Михайловна, запомни, кто сказал! Понял?

Когда Яшка ушёл, Иванов разлил водку. – Это вам за правильное поведение…

Сорокин удивлённо посмотрел на следователя.

– Что не вмешивались, когда я разговаривал с Яковом, они «энтого» не любят! Но чтобы до субботы – ни-ни!

Сорокин вышел из тюрьмы. До конторы, где он сегодня мог переночевать последнюю ночь, идти было минут двадцать. Он уже передумал всё, что мог, в связи с кучера́ми и Яшкой и не мог придумать ничего, кроме того, о чём уже было говорено. Поэтому он думал о телеграмме от Элеоноры: «Элеонора Э. Боули»! Интересно, какое у неё второе имя – «Э», может быть, Энджи? Или Элизабет? Ему очень понравилось Энджи – «Ангел»! Она так и представлялась ему как ангел. Он вспомнил её в санях, одетую в большую чёрную, мужскую крытую шубу, в каракулевую шляпку, поверх которой был повязан ажурный пуховый платок, и вдруг он увидел её идущей по лондонской улице. Он увидел её в красивом пальто, почему-то голубом; в шляпе с тульей, обшитой широкой атласной лентой, он видел такие в иностранных газетах на обрывках, случайно попадавших к нему в руки. Она держала сумочку из крокодиловой кожи, и руки у неё были одеты в тонкие лайковые перчатки… Вдруг его отвлекло цоканье копыт, и он обернулся. Сзади медленно ехал извозчик.

– Што, барин, ай подвезу!

– Нет, любезный, мне уже недалеко! – ответил Михаил Капитонович.

Счастливый от своего виде́ния, от гревшей изнутри водки и доброты следователя Иванова: «Надо же, Израиль Моисеевич!» – подумал Михаил Капитонович, он лёгкий, как воздушный, дошёл до конторы, разделся и лёг спать.

Он проснулся от кашля. Он задыхался, пытался вздохнуть, но горло забивал дым. Он вспомнил, что когда пришёл, то даже не стал зажигать керосиновую лампу, а разделся в темноте и сразу же лёг.

Он вскочил, увидел на оконных стёклах красные сполохи и кулаками толкнулся в дверь, она не поддалась. «Чёрт, что такое, я же не запирал и не зажигал ничего! Что горит? Почему?» Темнота конторы полыхала, он схватил стул и выбил окно. Дышать стало легче, он сунул ноги в сапоги и вылез. На углу конторы рядом с дверью горела охапка сена, а дверь была подпёрта. Он выбил подпорку и стал раскидывать сено.

«Подожгли, с-суки!»

В чайнике ещё оставалась вода, и он залил огонь, сел на кровать и зажёг лампу.

«Что? Почему? Кто? Рабочие? Родственники убитого китайца?..» Ничего из того, что приходило в голову, в качестве ответа не годилось. Было ясно только то, что контору умышленно подожгли, только вот знали ли, что в ней кто-то был? Закутавшись в пальто, он просидел до утра.

Утром, заперев контору на замок – и это при выбитом окне, – он пошёл в тюрьму.

Иванов сидел за столом.

– Что вы такой взъерошенный и напуганный и пахнет от вас, как от погорельца?

Сорокин рассказал ему про то, что было ночью.

Иванов долго молчал, потом произнес:

– Пришла беда, открывай ворота! Идёмте в мертвецкую.

Ничего не понимающий Сорокин шёл за Ивановым, его удивил вид следователя: холодный, как кусок каррарского мрамора, и такой же белый: это Сорокин осознал только сейчас, глядя в спину шагавшего впереди Иванова.

– Вот! – сказал Иванов и отдёрнул простынь, накрывавшую большое тело.

Михаил Капитонович не поверил глазам – на столе лежал Яшка.

– Идите сюда оба, – позвал он Ноню и Моню. – Поднимите его.

Старики подхватили Яшку под голову и плечи, посадили и удерживали в такой позе.

– Посмотрите! – сказал Иванов и зашёл Яшке за спину.

Михаил Капитонович увидел на шее под самым Яшкиным затылком большой синяк, от которого вокруг шеи вела тонкая бордовая полоска, точно такая же, какая была у Екатерины Григорьевой.

– Положите!

Иванов развернулся и вышел из мертвецкой.

В кабинете он долго молчал. Не зная, что сказать, глядя на него, молчал и Сорокин.

– Вот! Вот такие, Михаил Капитонович, пироги! – Сказав это, Иванов снова надолго замолчал.

Сорокин сидел на том стуле, на котором вчера сидел Яшка. На него нашла оторопь и осознание того, что он просто раздавлен случившимся. Наверное, первый раз в жизни Михаил Капитонович почувствовал безысходность.