Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

Уже прошло два месяца с того момента, как 31 августа в Харбине она села в поезд Пекин – Москва. При прощании получила от Всеволода Никаноровича Ива́нова – про себя она звала его на манер американских индейцев «Трудное Имя» – адреса вождей Белого движения и других известных русских, оказавшихся в эмиграции: великих князей Романовых, князя Юсупова, графа Шереметева, философа Булгакова, генералов Деникина и Врангеля, эсеров Керенского и Церетели. За две недели езды из Харбина до Москвы она написала им письма и на московском вокзале отдала на почту.

Сегодня в Париже, в последний день пребывания во Франции, куда она добралась всего три дня назад, она получила первый ответ. У неё подрагивали пальцы, она, не отводя глаз от конверта, пыталась его вскрыть, а надо было всего лишь снять перчатки, и у неё невольно вырвалось: «Чёрт!» Водитель таксомотора притормозил и поехал медленно, он и до этого ехал не быстро. В Париже Элеонора поселилась в девятом округе, недалеко от театра «Опера́», в маленьком пансионе на улице Бержер. Она закончила дела и сейчас ехала на вокзал Сен-Лазар: поезд до Кале отходил через час. Она посмотрела на шофёра и увидела, что тот повернулся вполоборота и из неудобного положения с переднего сиденья смотрит на неё. Она удивилась.

– Мадам говорит по-русски, мадам из России, мне не послышалось?

Элеонора всё поняла и улыбнулась.

– Мисс! – поправила она. – Я из России, но я англичанка! Мисс Элеонора Энджи Боули. А вы русский?

– Да! С вашего позволения – поручик Сорокин, мисс Боули!

Элеонора вздрогнула:

– Как вас зовут?

– Аркадий Сорокин, мисс Боули! Вам на поезд?

– Да… господин Сорокин… отправляется через час!

– Успеем, мисс Боули, не стоит беспокоиться! – сказал водитель и прибавил скорости.

Элеонора забыла про письмо и сидела ошеломлённая. В темноте она не видела лица шофера, но ей казалось, что за рулем сидит совсем молодой человек, свежий такой, и почему-то он представлялся ей румяным, как с мороза.

– А вы… у вас есть… остались родственники в России? – спросила она и боялась услышать ответ. – Вы не из Омска?

Шофер заулыбался, она это видела, хотя и на улице, и в салоне автомобиля было темно.

– Нет, мисс Боули, я из Таганрога. А в России остался мой старший брат. Мы расстались в двадцатом, в Крыму. Правда, он уже в могиле, и я его давно не видел.

В поезде Элеонора долго не могла успокоиться. Она сидела в просторном купе, две её соседки напротив дремали. Через стеклянную дверь из коридора лился желтоватый свет, и иногда проходили пассажиры и проводники.

Когда неожиданно она получила письмо от Антона Ивановича Деникина, в последний момент, когда покидала гостиницу, у неё возник план: пока она будет ехать в Кале, она его прочитает и постарается ответить, а в Кале отправить, чтобы получить ответ как можно быстрее, уже в Лондоне. Но после неожиданного разговора в такси у неё опустились руки. Она очень хорошо помнила того Сорокина, «поручика Мишю». Он исчез. Она долго болела, несколько месяцев. Каким-то чудом её в Чите нашел журналист Ива́нов и очень помог. Она спрашивала его о поручике, удивительно, что он его помнил, однако в суете постоянно перемещавшихся войск найти кого-то было сложно. Всю весну продолжались бои с красными, и только летом она смогла уехать в Маньчжурию. В Харбине тоже была неразбериха – прибыло столько беженцев и они так плотно стали обживать вокзал, запасные пути, прилегающие к железной дороге районы и пустыри, что даже пытаться про кого-то что-то узнать было бесполезно. Осенью, когда красные «продавили читинскую пробку», Элеонора узнала, что эшелоны с каппелевцами вот-вот прибудут в Харбин. Потом оказалось, что они проехали Маньчжурию насквозь и уже в Приморье влились в остатки белых войск, и надо было забывать про этого поручика – вероятность того, что человек, не выходивший из боёв, а ей это представлялось именно так, не будет убит, не умрёт от ран или от болезней, была крайне мала. А ещё некрологи, каждый день несколько десятков, а хуже этого – слухи. Когда в октябре 1922 года белых окончательно разгромили в Приморье и только небольшие группы смогли пробиться в Маньчжурию, она поняла, что эпизод её жизни, в котором присутствовал этот юный русский, стал прошлым.

Она открыла конверт, вынула письмо от Деникина и начала читать, но тут же отложила – позавчера в английском консульстве в Париже она получила телеграмму из консульства в Харбине о гибели Кати Григорьевой.

В понедельник 19 ноября 1923 года Иванов и Сорокин передали в английское консульство вторую телеграмму для Элеоноры Боули следующего содержания:

«Просим подтвердить работу у Вас в качестве горничной Доры или Дарьи Чмуриковой, возможно Жмуриковой, которую Вы уволили перед тем, как нанять Екатерину Григорьеву. Полицейское управление Харбина будет Вам признательно, если Вы сообщите фамилию уволенной горничной и её место жительства в Харбине.

Заранее благодарен,

Михаилу Капитоновичу очень хотелось добавить своё имя, но он не знал, как себя обозначить и где, и поэтому после имени следователя добавил: « Перевёл М. Сорокин ».

– Ну что? – подытожил Иванов. – Теперь остаётся только ждать?

Когда они вернулись из консульства, Сорокин стал читать донесения филёров, посланных Ивановым на похороны Яшки. Читал и ничего не понимал. Донесения были написаны коряво, с большим количеством ошибок и громадным количеством подробностей: кто и когда заходил в церковь, кто стоял у гроба при отпевании и во что был одет; кто присутствовал при предании тела земле; кто из всех упомянутых присутствовал на поминках и снова кто во что был одет и какие имеет или не имеет особые приметы. Если бы он не услышал этих людей накануне в субботу в харчевке «Слива», он не понял бы ничего.

Иванов смотрел на его занятие вроде бы безучастно и вдруг сказал:

– А ведь это я убил Якова!

Михаил Капитонович вздрогнул и уставился на следователя.

– Не впрямую, конечно, а косвенно!

Михаил Капитонович продолжал смотреть на Иванова и не знал, как реагировать на его слова.

– Понимаете, Миша! Я говорил вам, что раньше в этом городе такого не было, чтобы вот так грабили и убивали и тело бросали в десяти саженях от реки. Знаете, где бы её нашли, если бы бросили в реку?

Сорокин отрицательно помотал головой.

– В Советской России! За зиму подо льдом Сунгари её вполне могло унести туда. Или где-нибудь зацепилась бы за корягу, и к весне от неё просто бы ничего не осталось. А бросили на свалке, как – выбросили, не думая даже, что найдут. А я, видимо, расслабился. Кстати, Моня и Ноня сказали, что и девушка, и Яшка – одних рук дело и, скорее всего, проволока-удавка одна и та же и одинаково сломаны шейные позвонки. Даже вот смастерили мне такую или похожую. Гляньте! – И Иванов вытащил из стола длинную, как струна от гитары, проволоку, на концах которой были крепко привязаны толстые деревянные ручки.