Камиль Яшен - Хамза

...В дом приходили люди. Из Наркомпроса. Говорили о восстановлении театра. Хамза, сказавшийся больным, слушал невнимательно - музыка не отпускала его. Ему не хотелось возвращаться в театр - весь мир перед ним был перечеркнут пятью нотными линейками. Мир был заполнен только нотами. Не было никаких мыслей, были только мелодии. Лица людей, как круглые знаки нот, перепрыгивали с линейки на линейку. Лица "звучали" - - каждое своей нотой.

Несколько раз приезжал Рустам Пулатов. Говорили подолгу.

Вспоминали Коканд - Умара, Буранбая... Пулатов рассказал, что Алчинбек Назири выступил на партийном собрании с очень самокритичной речью, осудив методы своей работы, признав, что допустил перегиб в истории с проверкой идейного содержания репертуара театра. Но Хамзе было неинтересно даже это.

Он чувствовал себя по-настоящему хорошо только тогда, когда оставался вдвоём с Зульфизар и погружался в своё новое состояние - ожидание музыки. Зульфизар пела в саду, Хамза сидел около рояля, возникало начало мелодии, Хамза опускал руки на клавиши, повторял начало... Мелодия росла, крепла, наполнялась гармонией, вызывала в памяти картины прожитой жизни, сладко опускалась на сердце, светлой и мудрой печалью входила в душу, орошая её безбрежным половодьем чувств, безотчётной и радостной полнотой творчества.

Мелодия овладевала миром. И Хамза был счастлив.

Но иногда всё исчезало - музыка гасла. Слух обрывался, пропадал, отключался. Тишина повисала над землёй, глухая тишина. Поля превращались в пустыню, живые зелёные краски сменялись жёлтыми, песочными. Нигде не было никаких цветов.

Нигде не было Зульфизар.

В такие чёрные секунды Хамзу почему-то всегда уносило в юность... Хотелось разобраться в том, что происходило тогда, на заре его жизни, что стало причиной многих событий, вовлекавших его в водоворот бытия... иногда и против его желания и воли...

Был ли он счастлив в те годы?.. Все его мечты, все надежды молодости вдребезги были разбиты смертью Зубейды...

...Взрыв аккордов! Раскаты грома! Фанфары ударили серебристым прибоем в далёкий берег памяти. Смычки скрипок как птицы взлетели над оркестром, распахнув занавес времени. Зычно зарокотав, откликнулся друг-барабан. Широкий, протяжный народный запев возник издалека - хор пел напряжённо и страстно, но сдержанно, тихо... Восстание мардикеров подавлено, утоплено в крови. (Скорбные голоса скрипок.) Белый царь победил, муллы и баи во всех мечетях Коканда бесплатно угощают народ всевозможными яствами по случаю... победы над народом.

Пламя гнева, рванувшееся из всех наболевших сердец сразу, погашено, страсти улеглись, зачинщики вздёрнуты на виселицы. (Траурные мелодии одна за другой льются из всех духовых инструментов, и кажется, что это льются слёзы народа, что это плачет одна большая, доверчивая и добрая душа народа.) Сотни людей сидят в тюрьмах, сосланы на каторгу в Сибирь. По всему Туркестану идут публичные экзекуции - взрослых мужчин на глазах их детей секут шомполами и розгами только за то, что они не захотели как скот идти на убой в чужие холодные земли.

Везде оскорбляют и бьют бедняков. По приказу генерала Куропаткина туземному населению сельских местностей запрещено ездить в поездах. И тысячи дехкан, неся на себе свою поклажу, день и ночь бредут вдоль железнодорожного полотна.

Как простодушны были они, наивно слушая лживые слова царских чиновников о том, что стоит им только прекратить восстание - и жизнь их сразу станет похожа на рай... Вот он, рай!

Людям отказано в праве быть людьми. Вереницы сгорбленных фигур в полосатых халатах ковыляют, плетутся, ползут через пустыни и степи, не смея даже приблизиться к станциям, на которых садится в поезда только чистая публика... Какое сердце может остаться равнодушным к этой картине? Какая музыка должна выразить все эти унижения и страдания целого народа?

Восстание мардикеров подавлено, утоплено в крови. (Рыдающие голоса скрипок.) Вокзал в Коканде. Отправляют первую партию мобилизованных. В четырёх районах города отобрали ровно тысячу человек - самых сильных молодых мужчин. Под конвоем солдат пригнали на товарную станцию, к теплушкам. (Медленный, траурный, почти похоронный марш...) Огромная толпа провожает мардикеров - отцы, матери, жёны, сёстры.

В воздухе стоит плач, стоны, крики... Сотни женщин обливаются слезами. Старики с трясущимися головами прижимают к груди сыновей и внуков, может быть, в последний раз.

Зачем, зачем, зачем увозят их на север, в холода и стужу, от привычного южного солнца, от хлопковых полей и арыков, от родных домов и улиц? Никто из них никогда не был в далёкой России, никто не умеет жить ни по каким другим законам и правилам, кроме своих, мусульманских. Где они будут молиться? Что кушать, привыкшие только к своей пище? Они не знают русского языка, русских обычаев, они будут страдать и мучиться среди чужих людей, и многие наверняка уже никогда не вернутся обратно.

Какой мелодией можно передать этот разлив народного горя?

Какой гармонией соединить страдания многих тысяч людей в единый стон души всего народа?.. И, может быть, здесь уже нужна не Мелодия, а могучее симфоническое звучание огромного оркестра - десятков скрипок, альтов, виолончелей, арф, валторн, кларнетов, гобоев?.. Под силу ли ему вместить в себя весь этот океан звуков?.. Нет, здесь нужен Бетховен или Чайковский, Моцарт или Мусоргский, чтобы распахнуть настежь сердца людей, чтобы музыка извергалась как вулкан, чтобы взорвать тишину памяти, чтобы сопереживание двинулось из сегодняшнего дня в то далёкое время и наполнилось там реальностью тех чувств и тех ощущений.

Да, он не Моцарт и не Бетховен, и не Мусоргский, не Чайковский. Он подошёл впервые к фортепьяно в двадцать пять лет.

Но он Хамза.

Он всегда замахивался на невозможное. Он бросал вызов недоступному. Он никогда не боялся недостижимого.

Он попробует.

Человек должен идти дальше того, что он может осилить.

Иначе жить будет неинтересно. Иначе жизнь остановится.

В тот день мардикеров так и не посадили в теплушки. На ночь их заперли в длинную одноэтажную казарму около товарной станции. Родственники, пришедшие проводить мобилизованных, собрались перед окнами казармы. Никто не уходил. Каждому ещё раз хотелось увидеть дорогое лицо сына, мужа, брата. То и дело из толпы провожающих слышались голоса:

- Кадырджан, сынок!..

- Усманали, дитя моё, выгляни в окно!..

- Эй, Акбарали! Где ты там, родненький ты наш?.. Покажись хоть ещё разок!..

В полночь небо очистилось от туч. Высыпали все звезды.

Глядя из бездонной глубины вселенной на землю, они мигали и переливались влажными искрами, словно кто-то огромный и многоокий, охваченный всеобщей мировой скорбью за людей, пытался смахнуть слезу с глаз.