Камиль Яшен - Хамза

- Нет, сестра, - раздался вдруг голос Ахмад-ахуна, и отец Зубейды вошёл в комнату, - ни за какого байваччу я дочь не отдам. Я слышал конец вашего разговора и говорю твёрдо: если она не согласна, я не стану причинять ей страданий. Пускай вообще ни за кого не выходит замуж.

И он сделал жене и сестре знак, чтобы они ушли.

Зубейда бросилась к ногам отца, целовала край его халата, прижималась лицом к его рукам.

- Атаджан, дорогой отец! Не прогоняйте меня из своего дома, джан ата! Я же единственная ваша дочь! Всю жизнь я буду целовать ваши ноги, только не отдавайте меня Садыкджану!.. Я задохнусь там, умру от тоски, грех ляжет на вас!.. Не гоните меня, атаджан! Скажите, что не прогоните, да?

- Никогда, никогда, дочь моя, - сказал Ахмад-ахун, целуя Зубейду в голову, вытащил из-за пояса платок и вытер ей слёзы. - Кто сказал тебе, будто я хочу, чтобы ты ушла из своего дома? Мать и тётка?.. Эй вы, сороки! Что вы тут наболтали? Почему заставили плакать мою любимую дочь?.. Это все ты, Айимча, я знаю! Я слышал твои последние слова. Это ты заставила мою дочь проливать слезы. Уходи, оставь нас в покое! Раз она не согласна выходить за найденного нами жениха, пусть не выходит, её воля. В конце концов, она тоже человек, у неё есть душа, свои желания...

Айимчи-биби и Рисолат, стоя за дверями комнаты, удивлённо смотрели друг на друга. Они ничего не понимали.

Зубейда, вытирая счастливые слёзы, радостно смотрела на отца. И вдруг она заметила, что по щекам Ахмад-ахуна тоже бегут слёзы.

- Что с вами, атаджан? - испуганно спросила она.

- Дочь моя, - горько сказал Ахмад-ахун, - сегодня я отвёл к судье Камалу твою младшую мать Зульфизар и дал ей разводное письмо! Плачь обо мне, дочь моя. И почаще навещай мою могилу, не забывай меня, когда я уже буду на том свете. Моя надежда только на твои молитвы, ибо ты единственный свет моих очей, моя лучезарная звезда...

Зубейда отшатнулась.

- Атаджан, не пугайте меня! Что с вами? Зачем вы говорите эти страшные слова? Почему вы должны умереть?

- Дорогая доченька, слушай меня внимательно. До сих пор ты не знала одной моей тайны, теперь ты должна знать её. Ради тебя я заложил перед богом свою жизнь... Пусть я лишусь всего, что имею, пусть аллах призовёт меня на небо, но я не позволю совершиться насилию над тобой. Я согласен умереть, я готов пожертвовать всем ради тебя... Ты не должна страдать.

"Он сошёл с ума, - подумала Зубейда. - Почему он должен жертвовать всем ради меня?"

- Вот моя тайна... Я дал клятву!

- Какую клятву? Кому? - побледнела Зубейда.

- Гнев аллаха настиг меня в конце жизни, дочь моя. Не знаю только, в чём моя вина... Я построил мечеть, жертвовал для угодных богу дел, каждый год вовремя давал милостыню беднякам и сиротам...

- Какую клятву? Кому? - Как в забытьи, механически повторяла Зубейда.

- Меня заставили поклясться на коране... Если я не отдам тебя за Садыкджана-байваччу, Эргаш и Кара-Каплан зарежут меня...

Холодное облако снова надвигалось на Зубейду.

- Я много думал, много думал... - Голос Ахмад-ахуна звучал твёрдо, как у человека, решившего всё до конца, - Я не хочу покупать себе жизнь ценой твоего счастья, никогда не пожертвую твоей судьбой ради избавления от смерти... Но клятву, данную на коране, я тоже нарушить не могу. Это было бы для меня тяжелее, чем умереть. Когда аллах заберёт меня к себе, мне будет хорошо у него. Пусть совершается то, что должно совершиться... Молодым - жить, старым - умирать... - Он проглотил подошедший к горлу комок. - Вот и всё, что я хотел сказать тебе... Пойду. Мне надо готовиться к путешествию в загробное царство...

И он ушёл.

Зубейда неподвижно смотрела в одну точку.

Холодное облако приближалось, вползло в комнату. Зябко стало ногам, кончикам пальцев на руках... Она взяла зеркало и посмотрела на себя. И вдруг увидела на виске седой волос...

Так будет. Так должно быть. Их будет много, седых волос, у неё на голове. Как у тётушки Айимчи.

Снег идёт из бровей...

Куда всё уходит? Была молодость, любовь, книги, стихи, газели, лицо любимого человека...

Где оно, это лицо? Почему он исчез? Почему не подаёт о себе никаких вестей столько дней? Хоть бы записку прислал. Всего несколько слов, несколько слов...

Знает ли он, что происходит с ней? Неужели ничего не слышал о её предстоящем замужестве? Почему ничем не хочет помочь?

Пропасть. Между ними лежит пропасть. Деньги. Коран. Шариат. Обычаи предков.

А он гордый. Он не может преодолеть этой пропасти. И поэтому он исчез.

Снег идет из бровей...

Она взглянула в окно. За окном шёл снег. Откуда он взялся? Ведь сейчас лето...

Всё засыплет. Все будет белое-белое. Только чёрные руки деревьев в отчаянье будут тянуться к небу.

Зачем всё было - любовь, молодость, книги, стихи, газели?

Чтобы поманить обещанием счастья и обмануть, бросить одну посреди огромного белого снежного поля?

Значит, счастья нет? Значит, оно не возможно в этом холодном бренном мире...

Зачем тогда жить, если нельзя жить так, как этого требует сердце, просит душа?

Но она будет жить. Умрёт её отец...

...Стены дома внезапно раздвинулись. Она услышала цоканье лошадиных копыт, увидела улицу города, по которой ехала длинная вереница всадников.

Но что это, что это привязано к седлу первого всадника?

И второго, и третьего, и всех остальных?

Голова человека. Отрезанная голова человека. С закрытыми глазами, с окровавленной бородой...

Зубейда вскочила. Волосы зашевелились...

Это была голова отца, голова Ахмад-ахуна. С закрытыми глазами. С окровавленной бородой.

У первого всадника, у второго, у третьего, у четвёртого - до самого горизонта...

- Нет, нет, нет! - застонала Зубейда, разрывая на груди платье.

Удушье схватило за горло. Рушились стены дома. Мир переворачивался под грохот лошадиных копыт в зелёных, красных, фиолетовых вспышках...

В комнату верхом въехал Эргаш. У его лошади не было головы. Вместо неё была голова отца - с закрытыми глазами, с окровавленной бородой...

- Ата, ата! - дико закричала Зубейда. - Атаджан!!!

Ноги сломались под ней. Сознание покинуло ее.

Конечно, драка около бани и около дома туземного лекаря ибн Ямина не прошла незамеченной для всевидящего, всезнающего и круглосуточно недреманного ведомства полицмейстера Коканда полковника Медынского. Патриотические источники, не жалея красок, живописали это происшествие в своих сообщениях с приведением многочисленных правдивых, но, естественно, взаимоисключающих деталей.

Полицмейстер, посмеиваясь, приступил было к чтению дела, намереваясь строго наказать его участников, но уже на второй странице, нахмурившись, закрыл папку и полностью изъял "дело о драке супротив бани" из обычного надзирательского делопроизводства.