Антон Дубинин - Выпьем за прекрасных дам

Бернар чрезвычайно печалился от такого наказания. На что угодно он бы согласился с большей радостью! На долгий пост на хлебе и воде! На тяжелое бичевание! Но позорная работа с тряпкой и ведром в то время, как другие будут заниматься достойным доминиканским делом — учением! Бернар едва не плакал, выслушав епитимию, как приговор. Он считался среди молодежи умным, талантливым, все схватывал на лету… Гордыня его — на что и рассчитывал магистр новициата — была жестоко поранена.

Однако ничего не поделаешь. После мессы, когда почти весь Жакобен вышел в ворота на улицу Кордьер, брат Бертран остервенело принялся за дело. Предполагалось, что в церкви вместе с ним будет работать брат-сотрудник, помощник ризничего; однако и вдвоем они провозились с уборкой до часа шестого, а то и дольше. Брат-сотрудник удалился на колокольню отбивать часы; Бернар передохнул, в гордом одиночестве почитав бревиарий, после чего пошел прибирать в ризнице. Непривычные к метле руки гудели, колени хабита были мокры — ползал по полу с тряпкой в руках… Теперь еще и хабит стирать. Понятно, зачем у мирских братьев скапулиры черные! Негодуя на себя и на всех, он прибрал ризницу — помещение небольшое, однако нужно ведь было протереть даже стекла в маленьких окнах, для чего Бернару приходилось карабкаться на лесенку и снова слезать, так что устал он даже больше, чем от уборки в храме. Волоча ноги, он стаскался на двор за водой, согнулся выполоскать тряпку в корыте — и спину схватило так, что и не распрямиться. Вздыхая, как Иов, Бернар добрался до залы капитула, едва склонил голову перед Распятием — какой уж там земной поклон! — и зашмыгал метлой. Пыль летала клубами, в ярком летнем свете из оконца серела, как густой дым. Нужно пол сперва водой сбрызнуть… Да только тогда опять надо тащиться с ведром к колодцу, а сил-то нет…

…Враг преследует душу мою, втоптал в землю жизнь мою, принудил меня жить во тьме, как давно умерших…

Когда он мучился с особенно неподатливым углом, думая, не лучше ли сразу заработать тряпкой, от дальней стены вдруг послышался вежливый голос.

— Брат, позволено ли мне будет подать вам совет?

Тот подпрыгнул на месте, едва метлу не выронил. На капитульном сиденье — одном из головных — как ни в чем не бывало восседал незнакомый доминиканец. Кротко смотрел, сложив руки под скапулиром, как Бернар мучительно скребет метлой. Немножко улыбался.

Несчастный наказанный покраснел от гнева. Хороши дела! И давно он так сидит и смотрит, посмеиваясь? Советчик сыскался! И без него-то тошно!

Незнакомый брат принял его молчание за согласие.

— Вы метете в разные стороны, вот пыль и клубится — гоняете ее туда-сюда, — пояснил он приветливо. — Вот если бы вы сметали так, как косарь на поле работает, и полы бы водой сбрызнули…

— Чем советы давать, помогли бы лучше, — огрызнулся усталый Бернар. Огрызнулся — и сам смутился: сперва хоть спросил бы, кто это такой и чего ему надобно! Ведь неизвестно же, кто. Вдруг с важным поручением пришел или по делу? А он, новиций, тут же решает его к метле приставить — человека старше себя, может, даже и священника!

— Помогу охотно, вдвоем быстрее дело пойдет, — неожиданно согласился тот, поднимаясь. — Давайте-ка я пол полью и за новой водой схожу, а вы дометете пока. Или давайте мне метлу, раз она вам так не нравится!

Бернар раскраснелся ярче прежнего — уже от стыда. Попробовал было отказаться от своих слов — мол, да что вы, брат, да не стоит — но поздно: старший уже засучил рукава хабита, закинул за плечо свой непривычно короткий скапулир. Ухватился за ручку ведра — откуда он знает, где здесь вода?

Бернар и рад бы возразить — да было уже поздно.

С помощником работа пошла куда быстрее. Худой и невысокий, пониже Бернара, новый знакомый оказался весьма расторопным: он мигом расплескал воду где следует, принес новой — да по дороге еще где-то разжился тряпкой для себя, так что мыть они начали вместе, и мыл тот очень хорошо: мягко собирал тряпкой, не гонял грязную воду, оставляя за собой широкую сияющую дорожку. Бернар искоса следил за ним, копируя движения, и все не решался спросить.

…и уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое. Вспоминаю дни древние, размышляю о всех делах Твоих, рассуждаю о делах рук Твоих…

— Брат… а вы сами-то откуда будете? Пришли, что ли, навестить кого в Жакобен?

— Я всех вас, брат, прибыл навестить, — улыбнулся тот, не прерывая работы. — Из Италии, из Болоньи.

У Бернара руки ослабли от ужаса. Визитатор! Как есть — это долгожданный визитатор! Боже ж мой… Позору-то! А я его — полы мыть…

— Не пугайтесь, брат, я вовсе не прочь вам помочь в трудах, — заметив его страх, попросил тот. Бернар смотрел, сам не свой от стыда, на худое лицо, обрамленное светлой бородкой, на какие-то особо благородные черты. Священник, как пить дать. И еще, наверное, такой важный… От магистра!

— Так… сейчас никого нет в Жакобене, ни приора, никого, — пролепетал бедный поломойка. — Все на лекции нового профессора ушли, в университет… К вечерне только будут…

— Как же никого нет, если есть вы, — визитатор споро выжал тряпку над ведром. — Вот за работой с вами и поговорю о том, как дела обстоят у вас в обители.

— Так я ж новиций… отче…

— Брат, — строго поправил тот. — Я не как священник с вами беседую, вы не на исповеди!

— Брат…

— Раз вы новиций, значит, сможете лучше других мне про тулузский новициат рассказать. Что скажете? Все ли тут идет подобающим образом? Всем ли вы довольны?

— Всем, — стремительно соврал Бернар — кто же дурно о своем монастыре чужому скажет? Даже если сегодня с раннего утра проклинает магистра новициев, а с ним и приора, и дурацкие здешние порядочки на все лады…

— А по вам и не скажешь, — подметил визитатор, переставляя ведро на другое место. — Сердитесь на кого-то? Предпочли бы, наверное, впитывать премудрость, а не тряпкой махать?

— Да, — не сдержался Бернар — да и кто бы смог врать, видя, что его уже раскусили. — Но вы сами посудите… брат, разве дело будущему клирику так проводить свои дни? Я учиться должен, для поломоя у нас братья-сотрудники есть, что толку вступать в Орден Проповедников, чтобы научиться хорошо пыль мести? А мне такое, прости Господи, дурное покаяние назначили!

— А зачем же вы тогда вступили в Орден Проповедников? — поинтересовался визитатор. Как бы невинно поинтересовался, но даже работу на миг прервал, повернулся взглянуть в глаза опрошаемого. В темные сердитые Бернаровы — своими светлыми, дотошными.

— Как зачем? Чтобы проповедовать…

— Зачем же вы хотите проповедовать?

Ну и игры у этого… итальянского гостя! И акцент какой-то странный, небось, сам итальянец, а они, как известно, народ хитрый и изворотливый.