Антон Дубинин - Испытание

— И будете ненавидимы всеми за имя Мое! Претерпевший же до конца спасется! Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески злословить за Меня! Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на Небесах!..

Этьенчик весь дернулся, напрягся: кажется, еще миг — и он бы тоже запел, но ослепительный удар в лицо опрокинул на него нестойкий небосвод, и он подавился еще не изошедшим наружу голосом. Кретьен, медленно умирая, переставая чувствовать свое тело, обвел языком губы и молчал. Сквозь почти неслышимую дальнюю завесу звона (звона почти что и не было, может, и не было вовсе) он никогда бы не перепутал этот голос, сильный и красивый, очень мужественный, очень прежний. Даже если бы и не видел рыцаря — теперь в черном, с откинутыми назад, сильно отросшими волосами цвета пепла, с твердым очерком подбородка, высокий, здоровенный… О, друг мой, о, сир мой Гавейн. Вот и вы, вот и вы на наш маленький праздник, за Круглый Стол. Аймерик, Аймерик, как я мог не понять, что это окажешься — ты.

«Мессир Гавейн, здравствуйте.»

«Здравствуйте и вы, благородный сир.»

«Вы сегодня умрете.»

«Да и вы тоже, друг мой, сир Ален.»

«Вы, я надеюсь, не в обиде, что я не говорю с вами вслух?..»

«Нет, что вы, что вы, благородный друг мой. Я же понимаю, — нельзя. Это было бы некуртуазно. Да и незачем, сир Ален, все и так понятно.»

— Радуйтесь и веселитесь, ибо велика награда ваша… Так гнали и пророков, бывших прежде вас…

Но тут наконец одному из ведших удалось-таки действенно ударить его — кажется, в живот — так, что Аймерик замолчал, вернее, захлебнулся свистом, шумно откашливая что-то — кровь? — под ноги, в глину, вниз…

Его заставили разогнуться, подвели. Женщина, стоявшая рядом с Кретьеном, шумно высморкалась в пальцы. Заплакала?.. А может, простудилась.

Теперь два брата — старший и младший сыновья — стояли почти рядом. Голова у Аймерика моталась. Какой же он все-таки здоровенный, наш мессир Гавейн. Он всегда отлично дрался. И тогда — один против шестерых, ради справедливости… Как мне жаль, Аймерик, друг мой, священник, еретик. Как жаль.

«Что же, умрем, сир?»

«Умрем, друг мой. Да пребудет с вами…»

«А тако же и с вами, мессир, тако же и с вами.»

…Если не можешь смотреть — молись и все равно смотри. Этьен, пожалуйста, взгляни на меня еще раз, еще один раз. Ведь ты хотел этого, верно?.. Все будет как ты хотел. Взгляни на меня, видишь, я здесь, я молюсь.

Но Этьен смотрел только в сторону, только на своего порядком побитого брата по вере, который старался стоять вертикально, то и дело сплевывая под ноги темной слюной. Слабый ропот, рокот (…шум воды…) пробегал по толпе, и Кретьен не знал, что стоит впереди иных, даже чуть — на полшага — выйдя еще вперед. Он себя не замечал, его будто бы и не было.

Я — глаза. Глаза и молитва, Pater noster, qui es in caelis, adveniat regnum tuum, fiat voluntas tua [22] Отче наш, сущий на небесах… Да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя. , и больше меня нет, есть только — о, я все забыл, но этого — нет, кажется, не забыл, хотя и не помню, что значат слова, но у них есть смысл, и он светел… Он светел.

Аймерику на шею уже накинули петлю, и он выпрямился наконец, открылось широкое, бледное, небритое… До безумия вдохновенное лицо. Похоже, что именно сюда он и шел, похоже, он счастлив, дойдя наконец. Наверное, такое же лицо было у Раймона Порше, рыцаря христианского, за миг до того, как голова его скатилась с антиохийских стен. Похоже, этого человека и впрямь можно убить, он к тому готов. Кажется, ему уже ничего нельзя сделать. «Как мне жаль, друг», с болью сказал Кретьен с другого берега, но голос его не перешел через поток, друг не услышал его, он был уже потерян для него и для нашего мира — навек.

— Послушайте, добрые люди, братья наши во Христе…

Его опять ударили, куда-то ниже пояса, бородатый синий рыцарь что-то рявкнул — вроде бы, «Связанного не трожь!», что-то одновременно — («Кончайте же») отрывисто приказал аббат. Конец Аймериковской фразы утонул в их голосах.

— Как за Господа нашего умираем, спасителя Людей, и Его благодарю, что сподобился… Запомните, братья…

Из-под ног его вышибли колоду, но что-то там не успели с веревкой, не то она не выдержала высокого, воинского по телосложению еретика, которого время поста и воздержания ничуть не изменило — он грохнулся оземь под общий полувдох, полувскрик изумленной толпы… Его поднимали, маленький человечек, вертевшийся меж двумя предводителями, обрел наконец свое место в мире, замахал руками, отвлекая внимание на себя, и попытался сказать речь.

Этьен — худой, бледный до серости — открыл рот. Плоть слаба, плоть слаба, Этьенет, но не то дурно. Хуже всего, что и дух безнадежно слаб. Делай же, делай, что должен, потому что другого времени уже не будет, но дело не в том… Дело совсем в другом, совсем…

…Но из горла юного Облаченного вырвалось только сухое шипение. Голос куда-то девался, проклятая плоть опять подвела. Кретьен отстраненно удивился, услышав громкий, спокойный голос, говорящий в хриплой тишине, и понимая со всей холодной ясностью, что голос этот исходит из его собственных губ.

— Дайте же ему пить. Он хочет говорить. Дайте ему воды.

Вокруг него тут же образовалась звенящая пустота. Шарахнулись, как от прокаженного, и черноволосый человек стоял впереди толпы совсем один, не видя этого.

— Дайте ему сказать, — повторил Кретьен еще раз, впервые слыша свой голос так, как, наверно, воспринимали его сторонние люди. Голос у него оказался немного выше и глуше, чем он сам о себе предполагал.

Аббат — высокий и белый — резанул незнакомца взглядом, рыцарь, безошибочно узнавая равного по сословию, удивленно поднял брови. За миг неловкого молчания каждый из них принял решение, но прелат успел первым.

— Пусть скажет. Кто здесь…

(дождь, дождь, ложь, смерть, не помочь)

— …здесь может испугаться речей какого-то еретика?.. Скажи, если тебе есть что сказать, кроме хулы на истинного Бога.

Девочка, может быть, та же самая, светоносица. Может быть — другая, но тоже босая, серенькие волосы свисают из-под капюшона, полосатая одежка. Она боком, кривенько выбралась из толпы, поднырнула под Кретьенов локоть, подбежала — маленькая, тощая, сосредоточенная. Деревянная чаша из ее рук ткнулась в лицо Этьену, он жадно всосал воду одним длинным глотком, прихватив зубами щербатый край; половина воды расплескалась, по подбородку потекли кривые струйки, закапали на грудь.

Странно, что все было так хорошо видно. Кретьену с его плохим зрением сейчас даже не приходилось прищуриваться. Странен он был, и странна была его поза — почему-то властная, со скрещенными на груди руками, ноги — на ширине плеч. Это чтобы не упасть от качки.