Антон Дубинин - Испытание

Зато теперь , донесся откуда-то изнутри памяти спокойный голос, ты совсем похож на одного из нас . Есть ли еще долги, или за все заплачено?.. Если заплачено, то пора. Пора.

Кретьен оседлал Мореля, некормленного, тоскливого, перебиравшего ногами в унылом нетерпении поскорей отсюда убраться. Вилланы несказанно унизили его достоинство, поставив красавца в соседний денник с тощим крестьянским одром, кроме того, полночи смачно жевавшим сено. Коня надо бы покормить, но не здесь. Не здесь.

И — лучше покормить коня, чем поесть самому. А при оставшихся деньгах питаться, кажется, получится только у одного из них. Путь неблизок, и все на закат, а потом, когда он найдет эту церковь, он будет там ждать. Ждать, пока за ним не придут. Может быть, придут люди. Но скоро зима.

Поднимаясь в седло, Кретьен понял, что еще осталось сделать. Не стоит губить последнего друга, Мореля нужно продать. Он добрый конь, и достоин доброго рыцаря. В том же Жьене какой-нибудь мессир Анжерран от него не откажется. Или — просто оставить, если продать не получится: дело здесь не в выручке, а в том, что Мореля жалко… Надо бы хоть как-то перекусить, отстраненно подумал рыцарь, когда его качнуло в седле — наверно, мясо и вино я есть никогда не смогу, но хотя бы хлеба… А то… плоть слаба , и может подвести в любой момент. А может, дело и не в голоде — а просто сердцу более нечего есть ?..

Он проехал между рядами кривых сереньких домишек, под медленным ледяным дождем, стекающим вниз по белым волосам, и в груди у него было пусто и тихо-тихо, как в церкви мгновение после того, как замолчал хорал. Или до того, как зазвенел новый.

Господи, на все святая воля Твоя. Но я не провижу путей Твоих, не мог бы Ты забрать меня поскорее… Я, кажется, разучился жить в мире, и меня, кажется, даже и нет.

Мари, Анри, Этьен, — повторил он имена, и они опали с губ, как капли дождя, будто и не имели отношения к людям, живым или жившим когда-либо. Уж не сошел ли я с ума? Я ведь, похоже, ничего не помню. Впрочем, вот лес, он буковый, и кора у деревьев серебряная, а листья почти все — бурые и хрупкие, и скоро им опадать. В Бретани — луга, длинные отмели вереска, и Морель будет давить копытами его сухие серые цветочки, вспугивать мелких коричневых птиц. А такого леса, как я видел, может, там и совсем нет. А на Этьеновом юге мы однажды видели розовых птиц на длинных тонких ногах, и оперенье их было такого цвета, как, наверно, у ангелов… Может быть, просто уехать куда-нибудь, где тепло, или в горы, где по склонам до самых вершин растут вечнозеленые леса — сосны так пахнут, что можно просто ходить, дышать и не думать ни о чем… Жалко, что я никогда в жизни не стану монахом. Иначе можно было бы жить с Господом, спокойно и счастливо, и все время думать. Ничего не писать, не говорить с людьми. Просто — ждать… Боже мой, да я, кажется, голоден.

…Кретьен, шпоря Мореля изо всех сил, стиснув поводья одной рукой, другой выдирал из ножен меч. Проклятье, доспех мой, где ты, доспех… Мне не совладать с этим человеком, а впрочем, пусть будет, как будет.

— Эй, рыцарь, остановись!.. Не смей добивать раненого! Сражайся со мной!..

Всадник, уже замахнувшийся копьем сверху вниз, развернулся. Личина шлема скрывала его лицо, и не ответил он ни слова, однако же перехватил копье — огромное, туаза в два, не меньше, с черным древком. Длинный флажок, как отметили Кретьеновы глаза в то время, как мозг лихорадочно думал, был белым.

— Мессир, если ты рыцарь и не забыл законов чести, позволь мне хотя бы взять оружие поверженного тобой. Хотя бы щит…

(Этот гад меня сейчас пропорет, нанижет, как на вертел, а я без доспеха. Конец тебе, Кретьенчик, — ну и ладно, что ж поделаешь. Господи, прости и прими…)

Но, кажется, он рано собрался исповедаться. Оруженосец поверженного рыцаря, который сейчас валялся на дороге, истекая кровью, — мальчик, на чей крик о помощи рыцарь погнал коня, отличался быстротой реакции. Мессир Анри бы оценил такого оруженосца. Обломки копья его господина, два крашеных в синее куска ясеня, валялись неподалеку — один поперек пути, другой же воткнулся наконечником в землю в придорожном кустарнике. Но оставался еще щит.

Парень стремительно, пока тяжелый конник разворачивал белого скакуна, изготавливаясь для удара, бросился к спасителю, протянул ему — без слов, не до слов спешке — щит своего господина, белый миндаль с обрезанным верхом. На щите сверкнул — на ту долю мгновения, пока он был обращен к Кретьену своей внешней стороной — длинный красный ( тамплиерский? Или …) крест.

Неловко обдирая руку о железную оковку, рыцарь надел щит стремительным движением ( все равно не поможет, сейчас он пропорет меня) — и, не успев толком изготовиться к принятию удара, попытался хоть как-то утвердиться в седле — для отступления. Морель всхрапнул, увидев совсем близко раздувающиеся красные ноздри белого коня, — и сокрушительный удар ухнул в самую середину Кретьенова щита. Сам себе подивившись, что успел поймать удар, рыцарь едва не вылетел из седла назад — но чудом удержался, правда, давным-давно раненая правая нога глубоко провалилась в стремя, и в ней что-то хрустнуло. Но когда мир медленно собрался из кусочков и Кретьен понял, что у него ничего не сломано — ни рука, ни стопа, и более того — он все еще в седле — он увидел в ярком солнечном свете летящие по загустевшему воздуху, из тени — в свет, два обломка вражеского копья. Крутящиеся, лениво переворачивающиеся. Упали. Один — наконечником вниз, но запнулся о корень и не воткнулся. Вот это да.

Словно очнувшись ( а ведь все не так плохо) , он поднял наконец меч, — но тут произошло что-то уж вовсе неожиданное, более неожиданное даже, чем удача со сломавшимся от первого удара копьем. Противник на белом коне, против которого стоял бездоспешный, ошеломленный натиском рыцарь, внезапно натянул поводья, бросив ярко сверкнувший в прорезях для глаз взгляд, всадил в бока коня острые шпоры и промчался мимо, скрываясь в лес — удирая, явственно позорно удирая от поединка!.. ( Может, не все так здорово, может, он за подмогой поехал?.. Впрочем, какая уж тут подмога?..)

Кретьен, не веря в такое везение, какое-то время тупо взирал ему вслед, продолжая прикрываться щитом; потом наконец осознал происходящее и опустил оружие. И услышал, как где-то наверху, в зеленых еще, просвеченных солнцем ветвях пела беззастенчивая лесная птица.

— Благородный сир…

Кретьен обернулся. Мальчик-оруженосец, о существовании которого рыцарь успел едва ли не забыть, умоляюще взирал на него снизу вверх, положив руку в коричневой новенькой перчатке ему на стремя.

— Благодарю вас, благородный сир.

— Не за что, — совершенно искренне отозвался поэт, не переставая дивиться своей легкой победе. Если бы у того не сломалось копье от первого удара, вторым бы он меня прошил… это все щит. Спасибо щиту.