Антон Дубинин - Испытание

— Они здесь.

— Тогда иди сюда, брат.

То, что с ним говорят на латыни, то, что на латыни давно уже отвечает он сам, Кретьен осознал как-то запоздало, и это вовсе не удивило его. Кажется, на свете не осталось ничего, что еще могло бы его удивить, но зато он мог обрадоваться .

Расседлал Мореля, положил седло на землю, хлопнул коня по потной черной спине.

— Ступай, малыш. Иди… к монахам.

Конь не хотел уходить, смотрел непонимающими глазами. Что, хозяин в самом деле решил его отослать?.. Его, с которым они не разлучались еще никогда?.. Может, хозяин просто считает, что Морель обиделся?.. Нет, нет, все в порядке, Кретьен, я тебя уже простил… Ничего, что ты меня не кормишь. Я тебя все равно люблю.

Кретьен взял двумя руками тыкавшуюся в него ласковую морду, поцеловал — в крутую горбинку, в твердую косточку посередине.

— Ступай, Морель. Правда. Ступай, уходи.

Показал для верности рукой — куда. Зачем-то перекрестил коня. Тот посмотрел еще недоуменно, но приказ есть приказ — у рыцаря с конем должно быть во всем согласие, иначе какая же они боевая единица?.. И Морель пошел, то и дело оглядываясь, треща ломаемыми ветками, как слон. ( У слона нос как змея, и нет колен… И размножается он без плотской похоти, что с его стороны очень правильно… Ответь мне, слепой мудрец, что такое слон?)

— Прощай, коняга.

(- Прощай, человек — )

И человек, смаргивая редкие слезы, стал раздеваться. Перевязь с мечом. Да, она останется тут, на берегу, так надо. С собою не взять ничего. Нагим пришел я … Черное сюрко, черная рубашка, траур по Этьену. И меховая накидка тоже черная — вместо прежней, темно-синей, которая осталась в городе Жьен. Так, шпоры, их положить к мечу, на плащ. Теперь сапоги, чулки, нижние штаны. Все.

Нагой и содрогающийся, Кретьен постоял на берегу, вглядываясь в светлеющую далекую полосу, потом ступил наконец в воду. Лед охватил его ноги — по щиколотку, до колен, и выше, выше, по пояс. Течение неслось столь сильно, что сбивало с ног, и медлить более было нельзя. Перекрестившись — о , помоги мне, о, вода, очисти меня — он бросился в живую леденящую тьму, и на миг она накрыла его с головой.

А что же нам еще делать, христианин. Если ты поддашься, она поглотит тебя.

Лед и отчаяние охватили его, как цепкие руки необоримых течений, когда, пытаясь выплыть против урагана, против тока крови земной, он понял, что не доплывет.

Я больше не могу.

Плыви .

Я не могу. Я утонул. Как Этьен. Как Этьенет. Мне не выплыть.

Плыви.

Это конец, конец. Я знал, что никогда не переплыву этой реки.

Плыви .

У меня свело ногу. И сейчас сведет руку, правую, в нее словно вонзились сотни ледяных игл. Я кричу, но кругом вода, она заливается мне в рот, и в нос, заполняет голову — и делается совсем темно.

— Плыви, брат, — сказал Этьенет отчаянно — маленький, худой, светловолосый, в распахнутой на груди рубашке. Между ключиц свисает шнурок с ладанкой, Святая Земля. — Ален, миленький, пожалуйста, плыви. Ведь я так хочу за реку.

Кретьен почти увидел, как уходит наискось в темную глубину его собственное нагое беззащитное тело, влекомое могучими теченьями — белое сквозь черно-зеленую толщу воды… Кажется, это все.

Плыви, плыви, сынок, не останавливайся, — умоляюще сказала матушка, хрупкая Крошка Адель, прижимая лоскут с вышиваньем к груди. Вышивка — на белом ярко-алый крест.

Я слаб, я недостоин, я не могу. Конец.

— Плыви! Давай! — отчаянно крикнул Арно от кромки берега, — неужели ты оставишь меня стоять у воды, плыви же, крестоносец!..

Анри и Мари, взявшись за руки, переплетя пальцы, хором молились, как двое детишек, заблудившихся в лесу. Бертран Талье, почтенный торговец тканями, стиснул кулаки. Волосы у него были слегка обгорелыми.

— Плывите, сир Ален, рыцарь Артура, — стараясь не выказывать волненья, попросил Аймерик — совсем уже издалека… Был он бледен, со следами веревки на покрасневших запястьях, но уже спокоен и тверд, как и подобает племяннику Короля quondam et futurus [25] Былого и грядущего (лат.), эпитет Артура. .

— Ну же, не подведите. От вас зависит судьба… Ну, скажем так, всего Круглого Стола. Еще не конец, ты, грубый франк, — сказал Ростан Кайлья по прозвищу Пиита, взмахивая руками в широком южанском жесте. — Давай, северянин, давай, пожалуйста… Ради всех нас.

— Ты должен, — сказал грубый Гвидно, прижимая к себе за плечо своего младшего брата, как всегда, похожего на помойного кота. Дави молился по-валлийски, и был он бледен, как смерть, только веснушки, коричневые, брызгами грязи проступили по всему лицу.

— То есть ты ничего не должен, конечно… Но я прошу тебя. Держись, трувор, — мессир Аламан, приветствуя его салютом, поднял свой меч — их меч — и в рукояти блеснул алый крестик. — Ты сможешь, я знаю.

— Плыви, мес-сир! — смешно коверкая слова, греческая девочка Лени беспорядочно махала руками. — Па-жа-лу-ста, кирие!..

Изабель де Вермандуа, графиня Фландрская, закрыла лицо ладонями.

…нет, нет, простите меня… Я не смог. Прощай…

Тело его рывком проволокло по дну, когда последний изо всех, неузнанный — потому что был теперь не в черном, но в ослепительно-белом — подал тонкую, длиннопалую руку, и в глазах его, за ресницами цвета злаков, полыхнула серая сталь.

— Кретьен…

…Трава умопомрачительно пахла травой. Он раскрыл глаза. Ветхий человек, кажется, утонул, а тот, кто лежал, слабый и нагой, на потрясающе пахнущей траве, звался, должно быть, человеком новым. Мокрое тело его холодил утренний ветер — не осенний, нет, ветер конца прекрасного мая. Пробежал по лицам, узнавая и не узнавая каждое из них, попробовал улыбнуться. Светлые глаза его задержались на одном — и широко распахнулись от удивления.

— Так ты и впрямь…

— Конечно, здесь, — Персеваль улыбнулся, выглядел он лет на семнадцать, не старше. Даже волосы, кажется, светлые не потому, что седые, а просто белокурые. — Где ж мне и быть?.. Ты же знал…

Он хотел покачать головой, но не смог. В ушах шумела вода. Он просто опустил ресницы вместо ответа.

— Ну, зато теперь знаешь. И там, еще по пути — ты меня разве не узнал?

Карие глаза, светлые глаза. Кретьен ответил — снова взмахом ресниц.

Из-за спин склонившихся людей пришел новый голос — такой прекрасный, такой узнаваемый ( так вот кто это был… Как же я не узнал ТЕБЯ, ведь это все время был ТЫ…), что Кретьен почувствовал себя в силах воспрянуть навстречу. И остальные, повинуясь сказавшему — так, как повинуются из восторженной любви, — отступили, следуя словам:

— Отойдите, братья, дайте ему увидеть .

И, приподнимая с истинной травы запрокинутое лицо, Кретьен посмотрел. И увидел, как над головами белых рыцарей, над стенами белого замка, над холмом, над купами юных деревьев, в раскалывающем смертное сердце утреннем благословенном сиянии восходит Солнце.