Виссарион Саянов - Небо и земля

— Он сразу себя хозяином почувствовал, — сказал Быков. — Мне партизанщина не по сердцу.

— Разные партизаны бывают. В такой партизанщине, как у Грымжи, — сплошь кулачье, и бандиты. Но есть у нас красные партизаны. Орлы! Вот недавно здесь один партизанский отряд появился. Командир ихний — человек замечательный. Мы с ним одно большое дело затеваем, вы ему поможете. Он так и сказал: без летчиков никуда. Со временем мы его людей заберем в регулярную часть, но пока он у нас партизанит…

— Какое же ты дело задумал?

— Скажу, как только в Реввоенсовете согласую.

— Если с фронта нужно уехать, то на меня и на Тентенникова не надейся…

— Для тыла у нас другие люди найдутся. Пока ты отдохни немного в соседней комнате, а потом дам я машину, и довезет она тебя до отряда. Самому-то по здешним местам тебе долго плутать пришлось бы.

— А когда увидимся?

— Сегодня же со своим партизаном приду. А теперь — не прогневайся, занят! Да, кстати… Товарищ, которого ты должен был в тыл белых забросить, не сумел добраться до Эмска, — и мы его отправили с конной разведкой…

Подъехав к деревне, где помещался теперь штаб отряда, Быков отпустил машину и дальше пошел пешком. Он увидел красный флажок над мазанкой, флюгер со стрелкой на пятке, медленно поворачивавшийся по ветру, невысокую поленницу у въезда во двор и замедлил шаги, словно и тут его ожидала какая-нибудь печальная новость.

Женщина в платке, прикрывая ладонью глаза от яркого света, смотрела на дорогу.

— Лена! — крикнул он нетерпеливо.

Она неподвижно стояла у ворот, словно не слышала его зова.

— Здравствуй, Лена! — снова повторил он. — Неужели не слышишь?

Теперь она увидела его и быстро пошла навстречу. Не сделала она и десяти шагов, как Быков уже пробежал разделявшую их полянку. Близко-близко увидела Лена склонившееся над ней худое лицо с потрескавшимися губами и серые, стального отлива глаза, которые всегда казались ей спокойными, даже в те минуты, когда муж грустил или волновался.

— Вот видишь, жив и здоров. А не чаял вернуться!

— А у нас горе, — сказала она торопливо. — Еще одно горе. Я так и решила тебе сразу, одним духом выпалить…

— С кем же?

— С твоим отцом. Сбежал от нас старик в последнюю минуту и не появлялся с тех пор. Ваня уже решил обратно ехать на розыски.

— Знаю.

— Кто тебе говорил?

— Сам видел.

Он расстегнул ворот куртки, сел на пенек и хриплым, срывающимся голосом начал печальный рассказ о смерти старика на лесной дороге, ведущей к Эмску. Лена смотрела на него полными слез глазами, и сердце замерло на мгновенье при мысли об утратах, которые ждут близких и дорогих ей людей на фронтовых дорогах.

— Трудно терять стариков, — сказала она, помедлив. — Ты с ним и жил мало, и больше он был сам по себе, а все же в сердце оборвалось что-то.

— И главное, горе так и идет всегда: одно к одному. Не успел опомниться после Глеба, а теперь вот старик…

Лена взяла его за руку.

— Как ты жила? Будто сто лет я тебя не видел. Чем больше теряешь, тем больше думаешь о тех, кто живет рядом с тобой…

Тентенников обрадовался Быкову, три раза поцеловал в обе щеки, по старому обычаю.

— Ну как ты, покажись-ка на свет? — твердил он. — Я, поверишь ли, истосковался! Сам посуди, теперь нас только двое осталось. Когда я еще несмышленышем был, по прощеным дням меня матушка на поклон к крестной матери посылала, и носил я ей в подарок пряник узорный, — мы его «фигурой» звали. До того бывало, в тот день исстрадаешься, слезы кругом, все в ноги падают, а я с пряником сам по себе, боюсь, что пряник у меня мальчишки отнимут. Так вот теперь и над тобой, как над тем пряником, трясусь.

— Ладно, ладно! — отбивался Быков. — Меньше бы тряс, а то как обнимешь ручищами — сразу же кажется, будто спину переломил.

— Больше не буду. А ты есть не хочешь ли?

— Ему сейчас полежать надо, — сказала Лена. — Кровать тебе приготовлена. Ваня сенник травой набил. Мягко, легко будет спать.

— А Ваня где?

— С мотористами ушел гранаты бросать. Он целый день только и делает, что пулемет изучает. И никому покоя не дает. У нас теперь постоянно вечера вопросов и ответов.

Быков снял сапоги, завел карманные часы и сразу лег на кровать.

— А теперь расскажи подробней! — попросил Тентенников. — Мне Лена на ухо шепнула…

Быков лежал на кровати, скрестив руки на груди, с полузакрытыми глазами.

— Да ты разве спать не хочешь? — спросила вдруг Лена.

— На грузовике всхрапнул малость под разговор шофера. Ко сну теперь не клонит.

Приподнявшись, он взбил подушку и снова рассказал о последних часах, проведенных в Эмске, и о смерти отца.

— Только Ване сразу не говорите! Он старика любил, тот его сызмалетства вынянчил…

— Я уже слышал, — хриплым, приглушенным голосом отметил из-за двери Ваня.

— Пойти его успокоить? — нерешительно сказал Тентенников.

— Сам успокоится, — строго ответил Быков. — Пусть приучается! Время такое: от ласковых слов голова кружится.

Он закрыл глаза и уронил бессильно руку, как человек, только начинающий выздоравливать после долгой и мучительной болезни.

— Спит? — спросил Тентенников.

— Заснул как будто, — ответила Лена, оправляя подушку, и они вышли на цыпочках из комнаты.

Тентенников покачал головой. Впервые он видел Быкова таким усталым и с сокрушением прошептал:

— Сдаем, Лена, сдаем!

Она пригорюнилась, одернула блузку.

— А раньше какие мы были! — вздохнул Тентенников. — Горы ворочали…

— Ты и сейчас не можешь жаловаться на здоровье, — перебила Лена. — Я видела, как ты вчера подкову разгибал. Видно, много нерастраченной силы в тебе…

— Должно быть, подпиленная та подкова была, — возразил Тентенников. — Цельную бы мне не разогнуть.

Быков спал недолго. Вдруг возникло из забытья что-то донельзя знакомое и родное, а что именно — он сам разобрать не мог.

— Лена! — крикнул он, приподнимаясь на локте.

В комнате было темно. Из-под прикрытой двери тянулась тоненькая полоска света и терялась где-то за кроватью. В открытое окно врывались и гудки пролетавших мимо автомобилей и хмельной запах яблочного осеннего настоя и опавшей листвы.

За дверью слышались чьи-то приглушенные голоса.

Быкову показалось, будто он узнал голос Николая.

«Неужели уже приехал? — подумал с радостью. — Значит — снова возьмемся за боевую работу. Сидеть сейчас без дела — свыше человеческих сил: будет казаться, что отсиживаешься в тылу».

Он сразу спрыгнул с кровати, словно теперь плохое миновало и начинается настоящее, новая жизнь. Не было больше ни усталости, ни тревоги, и воспоминание о недавних утратах звало к новому бою.

— Николай! — крикнул он, шлепая босыми ногами по полу.