Уильям Нэйпир - Аттила

Старик, называвший себя Гамалиэлем, или Цивеллом Луганой, и множеством других имен, улыбнулся и пробормотал:

— Время просыпаться, сочинитель песен, птицелов, Сочинитель Снов из рода Брана со словами о мире на устах…

Люций опустился на колени и потряс Кадока. Мальчик широко открыл глаза и крепко обхватил отца за шею. И оба разрыдались, хотя отец прикрывал сыну рот рукой.

Когда маленький отряд из шестерых человек появился перед королевским шатром, там пылали факелы, потому что свет зари был еще холодным, серым и тусклым. Их окружила сотня, а то и больше, воинов с натянутыми тетивами. Наконечники стрел холодно блестели в свете факелов. Ибо пусть лагерь гуннов и не был обнесен стенами, никакие чужаки не могли пробраться в него в темноте и остаться незамеченными зоркими копейщиками.

И во второй раз за сутки Аттила противостоял дяде в открытом неповиновении, только на этот раз их было шестеро, и он отстаивал не только собственную гордость. Люций проделал такой невообразимый путь, чтобы найти похищенного сына, и Аттила не мог допустить, чтобы тот вернулся домой ни с чем.

Над лагерем гуннов повисла затаившая дыхание тишина. Потрясенные разворачивающейся на их глазах страшной драмой люди образовали естественную арену. Взгляды метались между маленькой фигуркой мальчика Аттилы и громадной, укутанной в медвежью шкуру фигурой его дяди, вождя Руги. Между ними происходила борьба воль, и даже воздух, казалось, потрескивал от напряжения.

— Дядя… — начал, наконец, мальчик.

— Ты привел в мои владения вооруженных людей, — сказал Руга. — Ты показал им дорогу в мой лагерь. Ты привел их с обнаженными мечами под войлочные стены моего шатра. Ты хотел, чтобы меня зарезали во сне, как скотину, Аттила?

Аттила попытался возразить, но Руга перебил его.

— Ты предал свой Народ, о племянник мой, кровь моя. Ты пошел против моего слова, ты опозорил и унизил меня перед всеми воинами племени.

Мальчик не дрогнул, хотя по закону племени теперь любой мужчина мог вытащить нож и убить его на месте, ибо его заклеймили предателем. Но он не шелохнулся.

И тогда Руга сделал очень странную вещь. Медленно и (как могли сказать видевшие это) с глубокой печалью он подошел к мальчику, стоявшему, не двигаясь, и, похоже, не испугавшемуся. Крепкий бородатый воин положил руки на плечи мальчику и посмотрел на него со смешанным выражением гнева, гордости, скорби и глубочайшей любви. И сказал голосом низким, рокочущим и тихим — его услышали лишь те немногие, кто напряг слух:

— Твой брат Бледа дурак, Аттила.

Мальчик поднял на него глаза.

Руга сильнее сжал его плечи.

— Я бы сделал тебя своим наследником, — прошептал он. Поморгал затуманившимися глазами и продолжил еще тише: — Я бы дал тебе все. Я бы отдал тебе мое королевство, и мой народ, и власть над всеми землями от Святых Гор до берегов Римской Реки. Ибо никогда не будет у меня собственных сыновей, и не будет никого, равного тебе по духу. А теперь я вынужден приказать казнить тебя.

Руга отвернулся, и его широкие, обтянутые мехом плечи поникли, как слабые плечи старика.

— Пусть уходят, — сказал он. — Пусть все уходят — кроме принца Аттилы.

И только тогда — когда всем показалось, что суровое испытание закончилось и мрачный приговор вынесен — в пыли перед королем бешено закувыркалась чья-то фигура, а потом вскочила на ноги в центре круга. Это был шаман Маленькая Птичка, обративший все свое внимание на Гамалиэля.

— Как, отец мой! Не отпускай этого старого глупца с длинной седой бородой! — завопил он. — Ведь он знает слишком много, слишком много! Он явился, чтобы пытать меня — пытать всех нас — своими мудрыми и серьезными древними речениями, чтобы рассказывать, как справедливы боги! Его слова подобны мухам, досаждающим моим усталым ушам!

Руга обернулся и со смутным недоумением уставился на странную стычку между своим дурачком и тем из чужаков, кого он едва заметил.

— Если боги справедливы, старый ты дурак, — продолжал вопить Маленькая Птичка, скачущий вокруг неподвижного и безмолвного Гамалиэля, — то они и несправедливы тоже! Ты забыл, ты забыл, ты состарился и стал бестолковым в своей мудрости и дряхлости! Разве боги плачут, когда видят человека на кресте и христиан, с обожанием упавших перед ним на колени? Они плачут, они скорбят, они поворачиваются, и обнажают свои задницы, и пердят прямо в его окровавленное лицо!

Гамалиэль мрачно, не мигая, смотрел на пляшущего, глумящегося шамана, и молчал.

— Если Господь — Создатель, он также и Разрушитель! Если Господь — Бог любви, он также и Бог ненависти! Ты знаешь, что это правда, ты, старый бородатый дурень, поэтому ты ничего не говоришь, но цепляешься за подмоченные слова утешения и лжи! Утешение и ложь, вот все, что ты можешь предложить, как шарлатан на рынке, продающий кобылью мочу и говорящий, что это снадобье от всех болезней! — Маленькая Птичка закружился на месте и ткнул пальцем в Аттилу. — Спустятся ли твои боги на землю и спасут ли этого изгнанника с разбитым сердцем, с которым поступили так несправедливо под ухмыляющимися небесами?

— Думай, что говоришь, дурак! — зарычал Руга, но шаман и глазом не повел.

— Не спасут, и ты это знаешь! Изгнанник с разбитым сердцем уедет прочь, а боги не спустятся и не спасут его; не раньше, чем моя мамаша разродится поросятами, а луна упадет с небес на землю. Ты знаешь, что это правда, старый бородатый дурень, и я говорю, как говорят боги. Пора тебе снова сходить к Старику в Горах, старый бродяга, старый дурень. Твои мозги испортились и заплесневели, как мул, сдохший месяц назад!

Неожиданно Маленькая Птичка ткнул пальцем в Кадока, робко жавшегося к отцу.

— Ты мудр, темноглазый мальчик. Ибо вот этот любит свой маленький меч, а вот этот любит свой город, а вот этот носит в сумке судьбу всего мира — а вот ты хранишь судьбу мира у себя на устах. Слова создают мир, да-да, потому что слова движут и сотрясают мир во веки веков.

При этих словах Аттила и Орест содрогнулись, но тут Руга шагнул вперед и прогремел:

— Достаточно!

Этот неприкосновенный шаман и дурак, Маленькая Птичка, иногда доводит себя до головокружительного возбуждения.

— Недостаточно, отец мой! — вскричал Маленькая Птичка, подскочив к Руге и упав перед ним на колени в преувеличенной покорности. — Этого никогда недостаточно! — С этими словами он свернулся в клубочек в пыли у ног Руги и моментально уснул.

Руга повторил свой приказ, и даже Люций с Гамалиэлем не осмелились возразить ему. Жестокий и неоднозначный характер короля был очевиден даже самым преданным и несчастным.

Пятерых — Люция, Гамалиэля, Аэция, Кадока и Ореста — копейщики выпроводили из лагеря. Они остановились и оглянулись, всего один раз, встретились взглядами с Аттилой, и все было сказано без слов. И они ушли.