Василий Балябин - Забайкальцы, книга 2

На этом знание Саввой Саввичем бурятского языка кончилось, и он заговорил по-русски:

— Как пастьба-то идет, все ли в добром здоровье?

Широкоскулое, задубевшее на ветру и морозе безбородое лицо Доржи на секунду озарилось улыбкой.

— Овца-то? Ничего-о, пасем.

— Скоро с пастьбы-то пригонят?

Доржи посмотрел в ту сторону, где должно находиться стадо, затем вытянул из-за пазухи маленькую металлическую трубку-ганзу на длинном мундштуке, набив ее табаком, закурил и лишь тогда ответил хозяину:

— Однахо не шибхо схоро, вечером.

«Эка тварина какая, — подосадовал в душе Савва Саввич на медлительного пастуха, — пока от него слова дождешься, умереть можно и ожить».

Неразговорчивый Доржи пригласил хозяина в юрту и усадил его около костра на волчью шкуру.

В тесной, прокопченной кострами юрте пахло дымом, овчинами и вареной бараниной. Савва Саввич окинул ее взглядом, брезгливо поморщившись, заговорил о деле:

— Поблагодарить пришел я тебя, Доржи, за твое старание. Хорошо откормил овец, прямо-таки на первый сорт, жирные. Спасибо тебе, Доржи, большое спасибо.

Савва Саввич не торопясь откинул полушубок, достал из кармана приготовленные 85 рублей.

— Деньги я тебе принес за прошедший год все сполна. А за хорошую пастьбу ишо и наградить хочу тебя.

В это время жена Доржи Догма поставила перед хозяином берестовый чуман, поклонившись, сказала по-русски: «Кушай».

В чумане лежала вкусно пахнущая вареная баранья голова, и тут Савву Саввича внезапно озарило.

«Экий я дурак, — мысленно ругнул он сам себя, — вить баранья-то голова у них самое лучшее угощение. На кой ляд ему деньги, одарю его головами, ему хорошо будет и мне ладно: головами питаться будет — моих же овец меньше заколет на еду».

— Хорошее дело, — кивнув на голову, сказал Савва Саввич, — вы их любите, я знаю. Да кто не любит их, для меня баранья голова самое лучшее кушанье. Вот я и подумал, Доржи, за хорошую пастьбу твою бери с бойни бараньи головы сколько захочешь. — И дружески хлопнул пастуха по плечу: — Хоть все забери, мне для тебя, Доржи, не жалко, хороший ты человек, спасибо.

Затем Савва Саввич отсчитал 60 рублей и протянул их пастуху:

— Это твои, заработанные, чистоганом.

Доржи взял деньги; не пересчитывая, сунул их за пазуху тырлыка [14] Тырлык — шуба, крытая сверху тканью, а на груди расшитая разноцветными полосками. , кивнув головой, сказал «спасибо» — и снова взялся за ганзу.

«Эка до чего беспутная тварь! — принимаясь за баранью голову, подумал Савва Саввич. — И деньги ему отдал сполна, и головами одарил, а ему хоть бы что. Другой на его месте благодарил бы хозяина, радовался, а этот сидит как чурка с глазами, будь ты неладен. Тварь, так она и есть тварь бездушная, живет в этой грязи не человек и умрет — не покойник».

А Доржи знай себе сидит, поджав калачиком ноги, сосет свою ганзу, поплевывает сквозь зубы и думает о том, как хорошо в юрте: тепло, спокойно и сытно, всегда бы так. И перед мысленным взором его встают картины недавнего прошлого. Вспомнилась прошедшая весна. Уже май наступил, давно оягнились овцы, матки с окрепшими ягнятами уже влились в общее стадо, лишь сотни полторы их с меньшими ягнятами-поздышами паслись отдельно. Вот уже отцвел, побелел ургуй, зазеленели еще недавно черные от весенних палов пади, а Доржи все еще не начинал стрижку овец. Он по каким-то одному ему известным приметам ожидал изменения погоды, потому и задержался со стрижкой, и даже решил откочевать с излюбленного им пастбища в более гористую местность.

Там знал Доржи один небольшой отпадок — Кременушку, с трех сторон обставленный крутыми сопками, где ему уже не раз приходилось укрываться с табуном овец от мартовских метелей.

Бабы, которых Савва Саввич послал к Доржи для стрижки овец, не нашли его на стойбище. Проблуждав целый день по степи, они вернулись в Антоновку ни с чем.

Обозленный Савва Саввич приказал оседлать иноходца и верхом на нем сам отправился разыскивать пастуха. Доржи он нагнал лишь на второй день, когда тот расположился со своим стадом на отдых на широкой елани недалеко от речки, в одном переходе от Кременушки.

День тогда был по-весеннему ясный и теплый. Степь словно вымерла, вокруг, куда бы ни глянул, кроме Доржи с его стадом, ни души. Лишь недалеко от юрты, что видится возле небольшого кургана, мельтешит маленькое стадо. Это старший сын пастуха, Жаргал, пасет там овец с ягнятами-поздышами. Сам Доржи неотступно находился при главном стаде. Его средний сын, Бадма, с конем в поводу стоял на пригорке, откуда ему видно всех овец, что рассыпались по широкой елани.

Савва Саввич спешился, ослабил у иноходца подпруги, разнуздав его, спутал чембуром, оставил пастись, а сам отправился к пастуху. Доржи сидел вот так же, около костерка, курил неизменную свою ганзу, на приветствие хозяина он коротко бросил:

— Здравствуй!

— Ты это што выкамариваешь? — сразу же напустился на Доржи Савва Саввич. — Бабы стричь овец поехали, а тебя надо искать по степи с собаками. Забился вон в какую даль, тебе там што, места мало было?

Доржи спокойно, не торопясь вынул изо рта ганзу, покрутил головой.

— Шурган будет, однахо, надо сопха ближе пасти.

— Ну и гнал бы в Березовку, к нашей заимке.

— Пошто Березовка гнать-то! Речьха большой, болото, хах ягненка пойдет? Худо будет.

— Шурган какой-то затеял, — горячился Савва Саввич, — во сне его увидел небось. Вон какая теплынь стоит, слава тебе господи, да и время-то — Микола над головой, овсы сеять пора подходит, а ты про шурган толкуешь. Я не меньше твоего живу на свете и сроду не слыхивал, чтобы в такое время пурга бывала. Небылицы выдумываешь, а про дело и забыл, стричь овец-то когда будем? В сенокос, что ли?

— Будет шурган, однахо, — упрямо твердил Доржи. — Птишха весь улетел худа-то, мышха сарана в урган тасхает. Беда, шибко плохо будет, голый овца пропадет.

Но и Савва Саввич так же упрямо стоял на своем:

— Мыши, оне всегда сарану запасают. А ежели ненастье и будет, так тово… тоже не беда, ишо лучше будет, ежели бог дождичка пошлет. Люди-то вон не боятся, давным-давно остригли овец, а мы все-то шеперимся, а шерсть на овцах-то однако, уж потником скаталась.

А теряется ее сколько, ты посмотри-ка! — Он совал под нос Доржи клочья подобранной в степи свалявшейся, сорной шерсти, продолжал плачущим голосом: — Вить это беда на мою голову, разор, сколько добра пропадает…

В ответ Доржи бубнил одно и то же:

— Худо будет голый овца, пропадет.

Накормил тогда Доржи хозяина вареной бараниной, но убедить его повременить со стрижкой овец так и не удалось.

Пообедав, Савва Саввич засобирался домой и, уже сидя на коне, еще раз подозвал к себе Доржи.