Рихард Дюбель - Хранители Кодекса Люцифера

Он снова застонал.

– Можно подумать, что это ты пленник, а не я, – заметил пленник.

Козьма окинул его хмурым взглядом. Даже этот несчастный насмехался над ним. Он пытался найти успокоение, думая о том, что сидевший на цепи человек больше не сможет жить без него, но эта мысль лишь еще больше опечалила его. Он спас парня от смерти, но что получил в благодарность? Вот именно! Если и можно было что-то противопоставить насмешке, то это, вероятно, воспоминание о том, как он вырезал ему обе пули из тела. Козьма неоднократно видел, как солдат после битвы тащили к фельдшерам, которые ковырялись своими длинными зондами в их ранах до тех пор, пока не наталкивались на твердое тело; затем они вводили в рану пинцет, зажимали им инородное тело и пытались вытащить его. Иногда они лишь после продолжительных попыток замечали, что держат кость, а не деформированный свинец. Порой пациенты выживали после невероятно болезненной процедуры. А те, кто в результате умирал, лучше бы отказались от услуг фельдшера – тогда по меньшей мере они попали бы в ад, избежав этой пытки.

Козьма давно обнаружил, как удивительно устойчиво человеческое тело к ранам и как восприимчиво к воспалениям, возникающим из-за попыток лечить раны. Не будучи в состоянии точно установить, откуда взялась эта мысль, Козьма стал проводить различные эксперименты: он промывал зонды и пинцеты вином, мочился на них, выдерживал на солнце и, наконец, накалял в огне. Последнее привело к наилучшим результатам. Раскаленное железо останавливало кровотечение, и, кроме того, пациент чаще всего терял сознание, что экономило его силы, в обычной ситуации уходящие впустую на крики и попытки вырваться, и деньги на силачей, которые держали пациента.

Здесь никаких силачей не имелось. Пациент его кричал умеренно и совершенно не пытался вырваться, а сознание потерял относительно поздно.

Даже во время промывания ран, осуществляемого Козьмой смесью из урины, кипяченой воды и отвара шалфея, ромашки и арники, которую он старался влить в рану как можно глубже с помощью вакуумной установки, пациент проявлял удивительное терпение, и только бледность, капли пота на лбу и то, что время от времени волосы у него вставали дыбом, показывали, что эти процедуры причиняют ему боль.

Нет, даже это занятие не приносило настоящего успокоения, тем более что попытка увлечься причиняемой болью вызывала странную дрожь в диафрагме Козьмы, которая походила на ту, что бывает с утра после особенно усердного возлияния. Козьма считал, что это уже вершина насмешки – страдать от похмелья, не выпив ни единой капли вина.

– Тебе хорошо, – заявил он пленнику, не успев прикусить язык.

Мужчина не ответил. Козьма некоторое время смотрел на то, как он отжимается – сначала лицом, а затем спиной к полу. Он и представить себе не мог, что при этом раны не болят. Они были чистыми и незараженными, но раневые каналы оставались глубокими, а такие вещи за несколько недель не вылечишь. Только время от времени пленник издавал какие-то звуки, свидетельствующие о том, что он испытывает некоторые неудобства. Раненый мужчина сильно похудел с тех пор, как попал сюда, однако Козьма подозревал, что он был настолько в хорошей форме, насколько это вообще можно сказать о человеке, привязанном длинной цепью к колышку в полу. Он наблюдал за его успехами с некоторым беспокойством.

Пленник закончил упражнение и, дребезжа цепью, подошел к столу. Цепь была как раз такой длины, чтобы он мог сесть. Козьма сидел на другом конце. Стол, должно быть, когда-то принадлежал более богатому дому, чем крестьянская хижина в лесу, в которой жил пленник; он был настолько длинным, что Козьма оставался за пределами досягаемости рук своего визави. Он не сомневался, что мужчина, поймай он его, предложил бы простую сделку: жизнь Козьмы за ключ от цепи. Козьма не сомневался, что тогда он в любом случае был бы обречен, ибо женщина в белом и ее верховный черт покончили бы с ним, не раздумывая ни секунды.

– Собственно, они в тебе больше не нуждаются, – неожиданно заявил пленник, который уже неоднократно доказывал, что обладает способностью, позволяющей ему заглядывать в душу других людей. – Но в любом случае не из-за меня. А вот чем ты еще здесь занимаешься, естественно, лежит вне сферы моего понимания.

Козьма промолчал. С одной стороны, потому что он не видел особой прелести в том, чтобы баловать себя этой мыслью, с другой – потому что пленник уже не раз ставил его в затруднительное положение и Козьма чуть было не выдал кое-что из того, что ему строго-настрого запретили разглашать.

– Кстати, что ты говоришь, когда тебя спрашивают о том, как у меня идут дела?

– Что ты еще не совсем встал на ноги, – проворчал Козьма.

– Гм. Я утверждаю то же самое, когда они спрашивают меня, – неожиданно заметил пленник.

– Они тебя… спрашивают? – пораженно выдавил Козьма.

– Каждые несколько дней.

– Кто? Госпожа?… – Он запнулся и сверкнул глазами на пленника. – О нет, – глухо произнес он и с яростью затряс головой. – О нет, нет, нет!

Пленник пожал плечами. Он сделал вид, будто не заметил этого промаха.

– Мы оба лжем, – заявил он.

– Я тебе бесконечно благодарен, – насмешливо ответил Козьма и попытался скрыть, что это правда.

– Когда-нибудь, естественно, все закончится.

– Естественно.

– Тогда они сделают со мной то, для чего они меня пощадили, тобой… – Пленник красноречиво чиркнул пальцем по горлу.

– Ты меня не запугаешь, – солгал Козьма.

Пленник откинулся назад.

– Это меня успокаивает. Мне не очень-то понравится, если твои руки станут дрожать еще сильнее.

Взбешенный Козьма спрятал руки под столешницей.

– У тебя нет причин жаловаться. Ты ведь еще жив, не так ли?

– Дома, – неожиданно сменил тему пленник, – у меня есть бочка токайского. Некоторые люди говорят, что мускатель лучше, другие предпочитают «Коммандарию» или малагу. Я не знаю…

– Прекрати, – оборвал его Козьма. Ему пришлось приложить усилия, чтобы проглотить внезапно собравшуюся у него во рту слюну.

– А, ты такое сладкое не пьешь? У нас с тобой есть нечто общее. Позволь тебе посоветовать… «Битурику»! Ты явно из тех, кто любит «Битурику». У него привкус черной смородины…

– Я же сказал, прекрати!

– «Краба-Нуар»? М-м-м, у него аромат свежих фруктов, и оно совсем не кислое… Очень спокойное вино, оно не потеряет вкуса, даже если ты разбавишь его водой.

– Хватит уже!

– Тоже не хочешь? Подумать только! А как насчет «Карменере»… честно? Настолько все плохо? Я напрасно пытался получить один бочонок: этот напиток стоит столько, будто это жидкое золото.

Козьма дрожал. Пленник, казалось, размышлял.

– Может, «Пино»? Попробуй: мягкое, насыщенное, густое…