Георгий Соловьев - Отец

Дмитрий Александрович вошел в квартиру немного запыхавшийся.

— Здравствуйте! Здравствуйте! — почти закричал он. — Папка ты мой! Мама! Ой, Лидок, да ты подросла! Даже платье новое пришлось бабушке шить. Ну и молодцы. И самолетом не заробели?! — говорил он, не скупясь на объятия и поцелуи. — Отдохнули с дороги? А поели чего?

— Лиду накормила. А мы с отцом тебя ждали. И от дороги не устали, — ответила Варвара Константиновна. — Этот твой Кисель молодец какой: и яичек припас, и винца, и всего, что надо. Сам-то ты голодный?

— Нарочно ничего не ел, чтобы с вами поужинать. Ты, мамка, тогда эту самую яичницу, что ли? Или, может, мне заняться?

— Сиди уж. Лида, ты бы на стол пока собирать начала. — Варвара Константиновна открыла буфет. — Доставай-ка, что требуется. — Она своим спокойным тоном как бы просила Дмитрия уняться и тоже успокоиться.

— Мы вместе займемся сервировкой, — воскликнул Дмитрий. — Ну-ка, Лидок! По всем правилам.

Он начал расставлять рюмки, тарелки, звеня ножами и вилками, и все это делал суетливо, расспрашивая Александра Николаевича про Артема и Вику, про Марину и Анатолия.

«Бодрится. И не знает, как к главному приступить. Да и как приступишь при дочери-то», — определил состояние сына Александр Николаевич.

Улучив минуту, будто по делу, Дмитрий ушел на кухню.

— Мама, — сказал тихо он, меняясь в лице и робея. — Мама… На, прочти, — он отдал матери письмо Зинаиды Федоровны. — Ведь нам нельзя… Невозможно много говорить, пока Лидочка с нами. В котором часу она теперь ложится спать?

— Может, сегодня с дороги и пораньше ляжет. Да только от разговора с ней ты не уйдешь. Ока почти все знает, — тихо ответила Варвара Константиновна. Она развернула и прочла письмо с совершенным спокойствием. — Ты по телефону Лидочке обещал скорую встречу с матерью? Что надумал?

— Ты видишь, мама, как она… Зинаида, несчастна… Я отдам ей дочь. Я должен это сделать.

— А сын? Саша? С ним как решил?

— Ах, мама, тут я сколько ни думал, ничего не в силах изменить.

— Не в силах? Подумаем тогда вместе. — Варвара Константиновна твердо и строго взглянула в глаза Дмитрию. — Старик решил вернуть себе внука. Иди к Лиде да пришли ко мне отца.

Из немногих слов матери Дмитрий понял, что его родители будут вести себя в его деле решительно и ему нужно быть готовому к тяжелым испытаниям — и в ближайшие же часы. Вернувшись в столовую, он послал Александра Николаевича к Варваре Константиновне и, увидев, что Лида с трудом нарезает хлеб, взял у нее нож. Он уже не мог заставлять себя держаться так, как держался до короткого разговора с матерью.

— Папа, ты мамины письма принес? — заметив перемену в нем, спросила Лида.

— Какая ты нетерпеливая. Подожди немного, и мы поговорим обо всем, — как только мог спокойно, сказал Дмитрий.

Лидочка вздохнула.

«Да, она знает… Но как много она знает?» — с растущей тревогой подумал он и все с тем же деланным спокойствием сказал:

— Что же ты плохо помогаешь мне? Не кажется ли тебе, что рюмки надо протереть салфеткой?

Дмитрию стало трудно быть наедине с дочерью.

— Какую вы в самом деле красоту навели! — сказал Александр Николаевич, возвращаясь в столовую. — И меню-то всего из одной яичницы, а вы стол накрыли, как в салоне на теплоходе. Сейчас бабушка подаст. Садитесь уж. А меня куда посадишь, хозяюшка? — спросил он, трепля внучку по щеке.

— Бабушка сядет на мамином месте. Ты, дедушка, сюда, напротив. А я напротив папы.

Александр Николаевич сел за стол с воинственным видом и за ужином выжидательно молчал. Он, как подумалось Дмитрию, в чем-то не сговорился с матерью. Варвара Константиновна, занятая своими тревожными мыслями, тоже была молчалива. «Настроение у них как перед грозой. Вот-вот ударит первая молния», — думал Дмитрий со все нарастающей тревогой.

— Папа, скажи мне. Только правду скажи, — в общем молчании заговорила Лида.

Дмитрий почувствовал, что это и есть начало грозы.

Лида помедлила, с недетским спокойствием глядя, как опускает голову ее отец, и упрямо продолжала:

— Меня одна женщина назвала подкидышем, она сказала, что мама от нас с тобой ушла и бросила меня, а ты подкинул меня бабушке и дедушке. Правда это?

Дмитрий с трудом поднял голову и заглянул в настороженные глаза матери. «Видишь, от разговора с дочерью ты не ушел. И смотри: отвечай так, чтобы потом снова не пришлось вилять», — так сказали глаза матери. Дмитрий перевел взгляд на старого отца. И тот будто сказал ему глазами: «Только не ври. Сумей сказать правду и пощадить ребенка. И знай: раз мы с матерью тут, много не пофинтишь». И тогда Дмитрий Александрович заставил себя взглянуть прямо в лицо дочери.

— Я скажу тебе, Лида, правду… Мы поссорились с мамой. Виноват был я, но мы не успели помириться. Мама уехала потому, что заболел твой другой дедушка. Поэтому я тебя и отвез на время. Это правда. Мама тебя по-прежнему очень любит, скучает по тебе. И скоро ты будешь с ней. Это тоже правда.

— Она приедет к нам? — спросила Лида, сдвинув жиденькие брови.

— Да, приедет, — ответил Дмитрий твердо.

«Эх, как нелегко все же врать-то. Однако иначе не скажешь», — подумал Александр Николаевич и, переглянувшись с Варварой Константиновной, сказал:

— Поняла, внучка? Отец твой признал вину и ошибку исправляет. Знаешь, есть правило: лежачего не бьют. Значит, и разговору конец. А ты, Митя, пока еще не поздно, маленько город мне покажешь. Погуляем по улицам часок.

Хотя Александр Николаевич и поспешил помирить Дмитрия с дочерью, гроза на том не кончилась: старый отец не намерен был откладывать крупного разговора, для того и собирался на прогулку с Дмитрием.

Когда они выходили из квартиры, Варвара Константиновна успела шепнуть что-то мужу.

— Ладно уж, — буркнул Александр Николаевич и уже на улице сказал как бы про себя: — Ишь ты, говорит, чтобы не очень. Помнил чтобы про сердце. А разве сердцу легче, если такое долгие дни переживать? Веди-ка туда, где посидеть можно, поговорить чтобы.

— Прохладно, папа. Вечереет, — несмело предостерег Дмитрий.

— Веди, говорю. Видишь, под пиджаком у меня жилет шерстяной. Не боюсь вашей балтийской прохлады.

Самым близким и удобным для разговора местом был небольшой парк у братской могилы. Туда и привел отца Дмитрий.

— Это тут, значит, покоятся наши воины? — Александр Николаевич обошел цветник, разбитый на могиле, всмотрелся в бронзовых солдата и матроса и, направляясь к скамейке под высокой густой липой, сказал: — Не хотелось бы на этом святом месте такой разговор вести. Обдумали мы твое дело. Мать считает, что надо все поделикатней сделать. А я вижу, дело твое жестокое и слезливую деликатность в нем соблюдать невозможно. Без страдания его не распутать.