Георгий Соловьев - Отец

— Все это правда, Саша, — сказала она покорно.

— Про подобные случаи и в газетах пишут, — недобро глядя на деда, усмехнувшись, сказал Саша и вдруг порывисто приблизился к своей приемной матери. — А мой папа? Папа?

— Он жив тоже, — сказала Анастасия Семеновна.

— И… моя другая мама?

— И она. И у тебя есть еще сестренка и еще есть родные.

— Значит, мой папа не был летчиком? — горестно спросил мальчик. В его душе рушился образ отца, которого он никогда не видел, но которым жил.

— Твой папа моряк. Капитан первого ранга.

— Это который приходил к нам весной? С другим моряком! Так почему же раньше мне ничего не говорили?

— Не такое это простое дело, — Александр Николаевич взял руку мальчика. — Не простое это, внучек.

— Не зовите меня так, — тихо сказал Саша и освободил свою руку.

«Вот что трудное-то. Родной он, а чужой, — подумал Александр Николаевич. — Вернуть сына себе, да без любви, без сердечной привычки». Он вдруг почувствовал, что предельно устал и что еще немного, и ему может быть очень плохо. Должно быть, Анастасия Семеновна поняла его состояние.

— Саша, мы должны сейчас пойти к твоему папе и бабушке, — сказала она.

— А если я не хочу… Не хочу сейчас туда идти.

— Так ведь и я с тобой пойду. Это надо, Санек. Надо хотя бы дедушку проводить. Ты же видишь, он старенький и больной.

— А ты меня не отдашь им? — с неожиданной язвительной шутливостью спросил Саша и, уже сняв с гвоздя у двери курточку, согласился: — Что ж, пойдем. — Он усмехнулся Александру Николаевичу. — Надо же ознакомиться с этим делом во всех деталях.

Дмитрий Александрович не сомневался, что его старый отец вернется домой с Сашей. Нужно было что-то сделать в ознаменование этого события. Он зашел в магазин и запасся сладким к чаю.

«Да, но не с конфеток и пирожного надо налаживать отношения с сыном», — укорил он себя, выйдя из магазина. У дверей квартиры он не вдруг позвонил. А что, если придется объяснять Лидочке, почему он вернулся без дедушки? Не лучше ли подождать и встретить отца на улице? Но отец велел ему быть готовым к встрече с Сашей и для того послал его к матери.

— Туда отец пошел? — спросила Дмитрия Варвара Константиновна, принимая от него торт.

— Туда.

— Может, так и лучше… А мы хозяйством занялись. Лида! — крикнула Варвара Константиновна. — Где же подушка? Ты слыхала, Лида?

— Слыхала, — донеслось из спальни. — Наволочки не найду.

— Ну, поищи, — Варвара Константиновна вошла в кабинет. — Зайдем, Митя. Тут мы деда думаем на ночь устроить. Диванчик вроде как его домашний, да и ногам близко к окну. Так, значит, он там сейчас?

— Там, мама, а меня к тебе послал, чтобы мы готовы были.

От Варвары Константиновны не ускользнули растерянность и просьба о помощи, которые были в голосе Дмитрия. Но и без этой просьбы не собранного в мыслях сына она должна была поддержать и сына, и своего мужа в том большом деле, которое со всей решительностью начал старик, не откладывая. И тем, что заставила Лидочку заниматься хозяйством, она уже позаботилась об установлении спокойной атмосферы в доме.

— Старик придет с внуком. Значит, тебе надо быть готовым к встрече с сыном. — Варвара Константиновна, будто изучая вошедшего за ней Дмитрия, всматривалась в его лицо. — Надо быть готовым к разговору. Детей, Митя, надо не только любить, а и уважать. Детей в правде надо растить. Можешь ли лгать тому, кого любишь и уважаешь?

— Но, мама, — теряясь под взглядом матери, проговорил Дмитрий. — У вас с отцом всегда и все так было ясно и справедливо. Вы, наверное, и не думали от нас ничего скрывать.

— Было, Митя, — твердо и с какой-то строгостью, незнакомой ему, сказала мать. — Но это вам ни тогда, ни теперь знать не требовалось. Иногда надо смолчать, но не надо врать. А если уж надо решать такое, что всей семьи касается и что сам не в силах обдумать, тогда решай всей семьей.

— В том-то и дело, мама, — сказал Дмитрий. — Мне и врать невозможно. Всем по-разному надо говорить неправду, а жить-то всем вместе надо. Не могу же я не пощадить ее, как она просит, и рассказать детям все, как есть, о их матери!

— И не надо. — Варвара Константиновна плотно прикрыла дверь. — Не надо говорить все до конца. Мать любит их, страдает по ним. Это настоящая правда, и ее должны знать дети.

— Тогда я должен отдать обоих детей ей?

— А жену вернуть себе ты не должен?

Дмитрий понял, что и мать объявляет ему свою родительскую волю. И если он ее не исполнит, — все у него опять рухнет и уже непоправимо.

— Она так чудовищно виновата, — через силу сказал он.

— Перед тобой? Да? — Лицо матери отразило, наконец, ее внутреннее состояние. Старая мать была полна и болью за него, и негодованием на него. Она больше уже не могла сдерживаться.

— А ты сам кругом не виноват? Перед женой, перед дочерью, перед сыном? Перед… — Варвара Константиновна внезапно замолчала, словно испугалась каких-то слов, которые могли обидеть сына. Но Дмитрий понял: она хотела сказать, что он давно, чуть не всю свою жизнь, виноват и перед ней, совсем старой матерью.

— Ты судил жену. Наказал ее и заставил жестоко страдать. Поступил, как справедливый отец и муж, думаешь? Нет! Пусть ты тогда был в слепом гневе. Но сейчас? Неужели и сейчас своей вины не находишь? Ведь жена она тебе! Страдания ее материнские чувствуешь ли? На, возьми, — она отдала ему письмо Зинаиды. — Подумай хорошенько, что жена пишет.

Мать говорила ему такое, о чем Дмитрий ни разу не подумал. Ее слова были жестоко справедливы, и он подавленно молчал.

— Жена! — повторила Варвара Константиновна. — Родной тебе человек. По природе. Понимал ли ты это когда-нибудь? Потому и такую беду нажил. — Варвара Константиновна умолкла, будто вдруг с последними словами потух в ней внутренний огонь, в глазах ее показались слезы. У нее теперь остались только материнская жалость к нему и сострадание. — Вот и все, — закончила она устало.

Дмитрий стоял, не смея обнять и утешить плакавшую мать.

— Если поймешь до конца вину свою, то это и будет для тебя счастьем. А теперь иди к дочери. Успокоилась она, Лидушка. И жди сына, — Варвара Константиновна отвернулась, утирая слезы.

Дмитрий прошел в спальню. Лидочка, сидя на пуфике у трельяжа, пришивала к наволочке пуговицу; она вдела в иголку непомерно длинную для своих рук нитку, оттого ее работа была нескладной и трудной. От усердия девочка вытянула губы трубочкой.

— Ты, папа? — сказала она, мельком взглянув на отца. — А я думала — дедушка. Надо спросить у него, какую ему подушку: потверже или попуховей. Позови его, папа.

— Дедушка еще не пришел.

— И тут один вечером гуляет. — Лида улыбнулась так, словно хотела сказать: «Ох, этот дедушка».