Георгий Соловьев - Отец

Александр Николаевич сел на скамью и помолчал, отдыхая.

— Письмо твоей супруги я читал. Быть вам надо опять вместе. Так мы с матерью считаем. Мать тебе на этот счет свои резоны скажет. Слушай, что я тебе как отец скажу. Надо нам найти настоящую правду. Не может быть, чтобы жизнь оказалась такой несправедливой ко многим людям сразу. Вот и поищем эту правду да по ней и поступим, а не сослепа. — Тон Александра Николаевича совсем не соответствовал тому ершистому виду, с которым он готовился к разговору. Но тон его был властный, и Дмитрий почувствовал себя перед старым сухоньким своим отцом мальчишкой, для которого отцовское слово — закон. — Ты, сынок, забыл, что ты отец, муж и отвечаешь за свою семью. Покаюсь: и я считал, что ты правильно сделал, когда дочь не отдал Зинаиде. А время прошло и вон чего показало. Как у всех за это время горе наросло, что и носить его трудно в сердце. Пришло время, и должен ты власть свою мужнюю, отцовскую проявить, мудрую и любовную. Не поздно. Трудней, да не поздно. Если ты от отцовства в кусты спрятался, имей в виду: я от внука не откажусь… Где он сейчас, внук Саша?

— Должен быть дома. Но что ты хочешь делать, папа? — холодея спросил Дмитрий. — Отнять у нее, у Анастасии Семеновны, Сашу! Это жестоко.

— А ты думаешь, я не знаю. Думаешь, если ты вернешь сына себе, это будет, как говорится, жестокий эгоизм? Молчишь? Нет, это жестоко, но зато справедливо, по правде. И потом — смотря как дело повести. Милосердие твое фальшивое: оно всем во вред, и тебе больше всех. Ишь, из милосердия надумал жене дочь отдать. С таким милосердием с тоски захиреешь. Вкус даже к службе потеряешь. Еще немного — и по службе тебя крушение постигнет.

— Уже постигает.

— Значит, должен устоять. Ты еще в полной силе. Вот и все. А теперь показывай, где внук живет. Проводи до дома.

Через несколько минут они подошли к большому коттеджу в тихой улочке, и Дмитрий показал на свет в окне первого этажа, где жил его сын.

— Теперь ты иди домой. Скажи матери, куда я пошел. Я с внуком вернусь. Подумайте, как Лидочке получше объяснить и чтобы по правде. Иначе нельзя… И еще вот что скажу. Мать мы можем отпустить пожить пока у тебя. Лидочка к ней, к бабушке, сердцем приросла. С ней и Зинаиду дождетесь. Переживете вы со старухой моей полегче все это дело. Это ты имей в виду. Теперь иди.

— Вы будете Анастасия Семеновна? — спросил Александр Николаевич у женщины, открывшей ему дверь.

— Да, я. Проходите, — сказала женщина, прижимая руки к груди.

Александр Николаевич приблизился к ней и осторожно положил руку на ее плечо.

— Здравствуй, Анастасия Семеновна, — сказал он, оглядев ее всю и заметив испуганный, страдающий взгляд, и старенькую вискозную черную кофточку, и усталость на ее лице. — Однако сядем. — Он подвел ее к столу и усадил на стул, на котором она сидела перед его приходом. Она, наверно, читала при свете угасающего дня: на столе, накрытом вязаной скатертью, лежала раскрытая книга. — Вижу, догадалась, кто я?.. Дед я Сашин. Поройков Александр Николаевич.

— Похожи вы все.

— Да. Похожи. — Александр Николаевич придвинул к столу гнутый стульчик и сел напротив хозяйки. — С тяжким делом я к вам.

— Знаю, — чуть слышно выдохнула Анастасия Семеновна, опуская глаза. Ее дрябловатые щеки мелко задрожали, и по ним побежали скудные слезинки. — Так и надо было ожидать.

Александр Николаевич оглядел комнату. Две кровати были свеже окрашены голубой эмалью; платяной, похожий на канцелярский шкаф тоже был подновлен… «Сашина работа», — догадался старик. И вдруг вид скромного жилища как бы подсказал ему, что тут люди живут просто, душевно и умно, что здесь поймут ту правду, с которой он пришел, и здесь ему легко будет говорить, и, может быть, не так уж жестоко будет то горе, которое он принес сюда.

— Я, Анастасия Семеновна, насчет вас все знаю, — заговорил он. — Потому и про себя хочу сказать немного и откровенно. Стар я уж. И тяжело мне знать, что есть у меня внук и не ведает он про меня…

Анастасия Семеновна, наклонившись, вытерла уголком скатерти глаза.

— Я была готова к этому, — сказала она, глядя на Александра Николаевича добрыми лучистыми глазами. — И вы мне ничего не говорите. С той самой минуты, как я узнала мать Саши, я потеряла покой. Думала промолчать. Да ведь и она меня узнала. И ведь мать она. Как же я могла решиться, чтобы скрывать? С какой совестью бы я жила? А потом я узнала, какое несчастье получилось в семье у Дмитрия Александровича. Камень и лег мне на душу. И вот все думаю, как же все это исправить. Как Саше сказать, правду объяснить? Мальчик он еще. Может, поберечь его от этой правды?

— Слушай-ка, Настенька, — сказал старик, когда Анастасия Семеновна, опустив голову, замолчала. — Уж извини, что так тебя назвал, как дочку. Да ведь по-родственному как же иначе. А Саша, как он тебя… уважает?

— Сердце у него чистое, доброе.

— Ну, значит, сыном он тебе и останется. Где он, Саша?

— У товарища наверху. Сходить?

Анастасия Семеновна снова с испугом взглянула на него.

— Стар я, говорю. Нет у меня сил и времени на дипломатию. Сама говоришь, так с камнем на душе жить нельзя, — объяснил решительность своих намерений Александр Николаевич. — Камень не только ты одна носишь.

Анастасия Семеновна медленно вышла из комнаты. Через несколько минут она вернулась с мальчиком, в котором Александр Николаевич сразу же, как когда-то Дмитрий сына, признал своего внука.

— Вот он, Саша, — ваш внучек, — тихо сказала Анастасия Семеновна, садясь на свое место. — Это, Санек, твой родной дедушка.

Мальчик с недоумением и недоверчиво осмотрел Александра Николаевича, смысл слов матери не был понятен ему.

— Бери-ка, внучек, табуретку да подсаживайся к нам, — сказал Александр Николаевич.

Саша машинально подчинился.

— Я действительно твой родной дедушка, отец твоего отца.

Саша исподлобья уставился на старика, настороженно изучая его.

— Это правда, Саша, — сказала Анастасия Семеновна.

— Но ты, мама, говорила, что у нас, кроме дяди Коли, нет никакой родни.

— Я тебе, Саша, говорила неправду.

— Да ты что, мама?!

— Слушай, — строго сказал Александр Николаевич. — Мать соврать мне не даст. Была война. Знаешь, какая?

— Знаю, — с холодным вызовом ответил Саша. Он не верил тому, что ему говорят, ему даже стыдно было слышать все это.

— Твоя родная мать уезжала с тобой, с грудным еще дитем, из Ленинграда, когда фашисты уже почти взяли в блокаду Ленинград, а ихние самолеты бомбили поезда. Под бомбежку попали твоя родная мать, ты и вот приемная твоя мама. Так, внучек, в суматохе той ты и потерялся от родной матери. А она вот вскормила тебя.

Саша слушал деда внимательно и смотрел на мать.