Дмитрий Агалаков - Аквитанская львица

— Ты думаешь о Людовике? — очень просто спросила она.

— Да, о твоем муже, — подчеркнул он последние два слова. — Мне говорили, что вы в ссоре?

Алиенора расстегнула несколько застежек на груди.

— Мы рассорились еще в горах, не дойдя до Анталии. Но вчера я взяла его сердце в ладони, и оно оттаяло — теперь он счастлив.

— Ты была вчера с ним? — Раймунд распрямился, вырос перед ней одной скалой. Такую не обойти. — Впрочем, что я спрашиваю, — ты его жена…

— Да, я была с ним, — глядя ему в глаза, ответила Алиенора. — И я была такой, какой умею быть. Но только затем, чтобы его голова и сердце сегодня были заняты войной. Чтобы он не думал о нас…

Раймунд взял ее руку, обнял королеву за талию, притянул к себе.

— Я все еще не верю, что мы приехали сюда ради этого, — сказал он.

Алиенора подняла на него глаза:

— Но ведь именно за этим ты вез меня сюда — в свой уголок рая. Для этого твои слуги разложили фрукты и растопили камин. И все исчезли. Разве не так?

— И все же — не верю…

— А ты поверь, Раймунд, поверь так же, как поверила в это я, — всем сердцем.

Он заглянул в глаза молодой женщины. Но ее взгляд сейчас был упрямым и жестким.

— Да, мы — грешники, — сказала она. — Мой отец, твой брат, первым бы проклял нас. Я знаю: за это нам гореть в аду. Ты можешь отказаться, если боишься. Но я уже не боюсь. В сравнении с тем, что я делала прежде, сколько посеяла бед и принесла несчастий, это не самый худший поступок. Тем более что я… люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, — прижимая ее к себе, тихо проговорил он. — Всегда любил.

— И я всегда — всегда любила тебя, — откликнулась она. — Хорошо, что мы признались друг другу. Теперь мне уже ничего не страшно…

Капля пота, набухшая на его светлой брови, упала на губы Алиеноры. Она, с пылавшим лицом, не сразу подхватила ее языком, устало закрыла глаза.

— Господи, у меня никогда не было такого с ним, — легко и счастливо проговорила она. — Никогда…

Раймунд, только что отдавший женщине всю свою нежность и силу, лег рядом, но, не желая отпускать ее, сгреб рукой, горячо прижал к себе.

— Налей мне вина, — чуть позже сказала королева.

Раймунд выполнил ее просьбу — разлил вино по кубкам, и они утолили жажду.

— У тебя много было женщин за эти годы? — спросила она.

— Тебе сказать честно или соврать? — ответил он вопросом на вопрос.

Обнаженный светлокудрый гигант, нутром похожий на тех фавнов с бесстыдных фресок, он точно смеялся над ней.

— Скажи честно, — попросила она.

— Очень много, — улыбнулся он.

— А что же Констанция?

— Она искренне любит меня и делает вид, что не замечает измен.

Алиенора завораживала любовника красотой линий — кошкой она тонула в этих шкурах, покрывалах и подушках, одну из них зацепив коленями.

— Ты возишь их сюда — в этот дворец?

— И сюда тоже, он — лучший. Для избранных.

Она рассмеялась:

— Наглец! — Алиенора дотянулась и шлепнула его по голой икре. — Какой же ты наглец!

— Больше я никого не приведу сюда, — глядя в ее глаза, сказал он. — Никого и никогда, кроме тебя. А когда ты уедешь, а рано или поздно ты уедешь, здесь будет твоя тень. Твоя светлая тень. И я, загрустив навсегда, стану приезжать сюда один. В этом я могу поклясться тебе сейчас.

— Поцелуй меня, — попросила она.

Он обнял с той нежностью, на которую только был способен. В его сильных руках, привыкших к двуручному мечу и топору, копью и молоту, она чувствовала себя в безопасности. Они целовались до тех пор, пока желание не охватило обоих, и уже не могли разорвать объятий.

— Да, милый, да, мой любимый, — шептала она ему на ухо и оплетала его ногами, льня к нему, врастая в него, еще раз и еще впиваясь губами в его губы…

…Далекий рог протрубил три раза. Раймунд оторвал голову от подушек — это трубил Карл де Мозе. Он давал понять, что хозяину и его гостье пора собираться в обратный путь. Как видно, Пайян де Фе привез какую-то весть из города. Но как не хотелось оставлять ту частичку рая, которую они так неожиданно обрели! Раймунд даже боялся пошевелиться. На его мускулистой загорелой руке лежала голова Алиеноры — ее золотисто-каштановые волосы были убраны в аккуратную прическу, пронизанную золотыми и серебряными нитями. Но эта аккуратная прическа, маленький шедевр, созданный для повседневного появления королевы перед своими подданными, так не шла сейчас к обнаженному телу молодой женщины, утомленному и прекрасному. Из всей одежды — золотая цепочка, перетекавшая по ключице, с распятием, да приглушенно горевшие малиновым и васильковым светом перстни на пальцах неподвижных рук, крепко обхвативших его, чтобы не отпускать подольше, оставить рядом. Как родное древо, крепость, надежду. Так соблазнительна и открыта была она сейчас! И конечно, ей куда больше пошли бы теперь распущенные волосы, но кто их будет заплетать? Этого толком не умела ни сама Алиенора, ни тем более Раймунд Антиохийский. Для такого искусства нужна была целая армия камеристок! Им, любовникам, точно двум ворам, нагрянувшим в дом в отсутствие хозяина, приходилось торопиться. И все для этих вот минут — перед тревожным воем охотничьего рога. Для минут счастья — долгожданного, упоительного, безмерного. Она спала, перебросив правую ногу через него, и по круглому колену и широкому округлому бедру сейчас перетекала полоска уже вечернего света, падавшего в окно комнаты.

Раймунд коснулся ее плеча, тихонько проговорил:

— «В тебе — весь этот мир — отныне и вовек…» — неслышно прошепчу, когда случится утро, и мрак, оставив нас, от губ твоих и век бесшумно поплывет на лодке утлой…

— Чья это канцона? — тихо спросила она.

— Одного трубадура, Артюра Дюмона, он оставил мой двор и уехал искать счастья дальше. Да вот нашел ли, не знаю…

Алиенора сладко потянулась. Ее рука повернулась к нему ладошкой — теперь пальцы Алиеноры тесно обнимали золотые ободки перстней.

— Нам пора возвращаться? — спросила она.

— Пора, милая, — признался он.

Она уткнулась лицом в его плечо — сколько грусти было в этом движении. Время шло — и они были невластны над ним.

— Почему все так? — спросила она. — Если бы не одна кровь, мы могли быть вместе. И хотя ты старше меня на восемь лет, я готова была бы умереть с тобой в один день. И умерла бы.

Он нежно поднял ее голову — глаза Алиеноры блестели. Это были слезы великого счастья и неизбывного горя. Раймунд потянулся к ней, поцеловал ее в губы. Они были влажными и дрожали.

— Ты еще любишь своего Людовика? — спросил Раймунд.

— Нет, — она покачала головой. — И сейчас мне кажется, что не любила никогда…

Три сигнала, выпущенные из охотничьего рога, повторились. На этот раз они прозвучали чуть громче, а значит — и ближе. Любовников торопили.