Татьяна Янковская - Детство и отрочество в Гиперборейске, или В поисках утраченного пространства и времени

А вот на выпускном экзамене по теории музыки ее ждал сюрприз. Окончательный балл определялся по сумме трех отметок: диктант, чтение с листа и определение на слух аккордов и интервалов. После экзамена всех позвали в класс, и Валентина Ивановна зачитала им отметки. Аня в самом конце, перед ней Люда Трунова, с которой она играла ансамбль последние годы. «Трунова – за диктант “5”, чтение с листа “5”, аккорды и интервалы “4”, общая “5”. Хазанова – за диктант “5”, чтение с листа “4”, аккорды и интервалы “5”, общая “4”. Как же так? Ведь у нее, как у Люды, две пятерки из трех, почему же у нее общая “5”, а у Ани “4”? Да и не может быть у нее четверки за чтение с листа – ведь ей досталось петь «Гулял по Уралу Чапаев-герой», Аня с первых же нот узнала и легко все пропела. Валентина Ивановна, как всегда, сказала «съехала немного», но это ее обычная придирка. Но все равно, как она могла вывести ей четверку, когда две другие отметки были пятерки! Имеет ли Аня право спорить с учительницей? Может быть, та даже ждет вопроса? Валентина Ивановна избегала смотреть на нее. Спросить? При всех, наверно, неудобно. А потом? Ведь отметки уже оглашены… Пойти пожаловаться директору? Он не музыкант, но вроде бы неплохой человек.

Дома не было никакой реакции – мама молчит, папа молчит. Попросить кого-то из них пойти с ней в школу к директору или к завучу и поговорить она не решилась, раз не предложили, ведь она сама должна уметь за себя отвечать. Так что же– бороться? Ведь она все семь лет лучше всех училась по теории музыки, а тут поставили четыре, и эта отметка пойдет в свидетельство об окончании школы. Викторию Александровну попросить? Но любимая учительница музыки тоже не предложила ей помочь. Аня думала пойти к директору одна, но нельзя же совсем без поддержки. Вдруг в разговоре с ним возникнут проблемы? Эта издевательская четверка занозой сидела в душе. Почему никто из учителей ничего не сказал этой выдре? Ведь наверняка кто-то еще проверял протоколы экзаменов!

Сидя у открытой форточки на подоконнике в гостиной, в узкой части эркера, где когда-то сидела с Мурзиком, Аня слушала дождь за окном и Эдиту Пьеху: «В нашем городе дождь, он идет днем и ночью. Слов моих ты не ждешь, ты не ждешь, я люблю тебя молча». Это на стихи Евтушенко. У него столько хороших стихов в сборнике «Взмах руки». «Ко мне подходит та, с которой в ссоре. Как много мы не виделись – три дня!.. Такси, и снег в лицо, и лепет милый: “Люблю… Как благодарна я судьбе! Смотри – я туфли новые купила. Ты не заметил – нравятся тебе?”» Так больше никто не пишет. Простая жизнь входит в его стихи и оказывается, что в ней столько поэзии!

А особенно Ане нравится «Вальс на палубе», где ритм вальса прячется в рваных строчках – даже папа не заметил, пока Аня не прочитала ему эти стихи вслух. Они спорят иногда на шоколадку, кто автор стихов, или на точность цитаты, и последнее время Аня всегда выигрывает. И папа радуется, как будто это он выиграл.

За окном темно от дождя, а в голове сами собой складываются слова в строчки: «Сегодня снова дождь идет, и тихо грусть плывет. И низкий голос женщины мне о любви поет. И волны тех далеких слов несутся за окно, и повисают в воздухе – как капли все равно. И песня та, как грусть, плывет, как капли с высоты. И дождь, как женщина поет, как грусть, слова чисты». Ей хорошо, хотя и немного грустно. Необязательно, чтобы было весело, чтоб тебе было хорошо. И хорошо, что есть и такие стихи, и такая музыка. И все время появляется что-то новое. Например, «Песня петушка» Флореса, ее часто передают по радио, и папа привез Ане пластинку. А Эдит Пиаф и ее чудесный вальс «Падам»! Или романтичные и немножко пошловатые в своей нарочитой сентиментальности «Счастье мое я нашел в нашей дружбе с тобой, все для тебя – и любовь, и мечты» и «У меня есть сердце, а у сердца песня, а у песни тайна, тайна – это ты». Но, наверно, у земной человеческой любви есть и этот привкус тоже, и люди эти песни любят и любят танцевать под них, потому что они созвучны томлению внутри, когда тело становится гибким и свободным, из души уходит напряжение, и сердце тает, и кружится голова…

На каникулы Аня сначала поехала в Москву. Она остановилась у бабушкиной старой подруги, которая и сейчас дружна с дедушкой и Симой, в огромной квартире в районе Песчаных улиц. Вера Дмитриевна наслышана про Анину косу и заранее накипятила ведро воды. Такие замечательные волосы надо мыть только дождевой или кипяченой водой! Когда-то у нее самой была роскошная коса, и вообще она была красавица, да и сейчас еще высокая и статная. В молодости ее портрет писал художник Коровин, но, смеется Вера Дмитриевна, лучше всего у него получилась рука. Аня ездит по всей Москве одна, ходит куда глаза глядят, наслаждается городом. Ленинградцы обычно свысока относятся к Москве, а ей Москва нравилась. Да, нет в ней европейской стройности и соразмерности Петрова творенья, и понятно, почему ее называют большой деревней, но все это и делает ее неповторимо русским городом. Кремль, не похожий ни на одно другое строение в мире, знакомый ей особняк Морозова, Китай-город… А какие названия улиц в Москве – Сретенка, Таганка, Волхонка, Ленивка, Пречистенка… На Ленивке маленькая пельменная, куда она несколько раз уже ходила обедать. Недалеко музей-квартира Пушкина в Хрущевском переулке, Музей изящных искусств имени Пушкина, бассейн «Москва» на том месте, где когда-то стоял большой храм. А еще Аня слушала у Веры Дмитриевны пластинки. У нее большая коллекция, в том числе старые, довоенные. Например, комплект в бордовых с золотом конвертах, где Рахманинов сам играет свои произведения. Первая часть Второго концерта Рахманинова совершенно покоряет ее и в списке любимой музыки отныне будет добавлена к Шопену и Шуберту. Она не так много их играла, но того, что она слышала, достаточно, чтобы понять, что это «ее» композитиры. Когда их слушаешь, свершается таинство: вроде бы простая мелодия, и вдруг – включается сердце, и тогда все поет в унисон: музыка, душа, тело. К Рахманинову такого чувства нет, но начало его Второго концерта такое русское, неповторимое, как лицо Москвы, которое она разглядела в этот свой приезд.

Из Москвы она поехала в Ленинград, а там – на дачу, как обычно. У Сони появились новые знакомые. Один из них, Юра, жил на даче своего деда-профессора, в большом деревянном доме с башенкой, где Аня с Соней часто бывали. Друзья Юры говорили на жаргоне, который был Ане не знаком: клёво, герла, хаза. «Мой папан с твоим батоном опять почапали за пойлом», – сообщил Юре его дружок Костя, войдя на круглую застекленную веранду второго этажа и подсев на диван к девочкам. Вскоре внизу хлопнула входная дверь, Юра насторожился, резко поднялся и пошел к лестнице. Внизу послышался шум передвигаемых стульев, грохот падения, громкий голос Юры «где жрешь, там и срешь» и невнятное мычание его отца. Костя поднялся. «Опять накирялись. Ну, я похилял, мой фазер мог и по дороге отключиться. Чао, бамбины».