Шауль (Саул) Черниховский - Теленок мой

В то время была она за полное равенство влюбленных, считая, что рабская подчиненность женщины не более чем дурная наследственность прошлых веков, классовой борьбы, этакий выброс устаревших традиций.

Скрытая рабыня в душе женщины - результат властвования мужчины над нею в течение поколений, сделавшего ее всего лишь инструментом для своего наслаждения.

Ведь, по правде говоря, и сегодня мужчина - властитель жизни, и лишь на него работает культура, искусство, начиная с любого журнала, ревью, полных фотографий обнаженных девиц, часто лишь в вуалях, и в газетах рисуют «обнаженку», а рекламы только и пользуются женским телом, и все кабаки обслуживают женщины, и большинство скульптур посвящено женской наготе, и все магазины, знающие потребность мужской души, выставляют их.

Для Батии это позор, она ненавидит свое тело из ненависти к своему полу.

Да, мужчины любят нас, жаждут нас, но никогда не могут отдавать нам уважение, поклоняться нам.

Верно, тут секрет легкого поведения женщины, думает Батия, ибо не сотворена она для одного, а дан всего мира. Она не может не кокетничать со всем миром, не нравиться мужчинам. Она жаждет - и в этом тайна ее страсти - чтобы каждый встречный домогался ее, хотя у нее к нему нет никакой тяги, но само его домогательство делает ее счастливой.

Только мужчина может быть «для одной», видеть в ней цель своей жизни! И Батия пришла к выводу: не будь у мужчины «матери» и «дочери», не было бы в его мире более отвратительного существа, чем женщина.

И вновь волна новой литературы с головой покрывает Батию.

Нет - это страдания наследия, и это пройдет с осознанием самоуважения, да - это свободная женщина, не зависящая от мужчины - вот цель. «Гордая женщина!» И Батия начинает охотиться за биографиями властолюбивых женщин - королев, властительниц, она ощущает себя одной из них, ей нравится Жорж Санд - «львица в короне мужской элиты».

И приходят новые теории, и новые выводы, и в мире существует Фрейд, и грань между мужчиной и женщиной все более стирается. И надо разобраться в некоторых вещах, выглядящих болезненно-странными.

Над кем властвовала Жорж Санд? Быть может, над мужчинами, в которых женское начало преобладало над мужским?

Быть может, в женщине и нет вовсе классовой подчиненности, и все может перемениться и вообще исчезнуть в течение поколений или, быть может, это изначальная подчиненность, физиологическая, экзистенциальное смирение, душевная покорность, исходящая из покорности анатомической, из изменения в сознании любви активной в любовь пассивную.

Я никогда не смогу сделать его отцом своих детей без его желания, но могу быть изнасилованной и как бы неосознанно стать матерью его ребенка.

Он, мужчина, и есть проклятое изначалье этого рабства.

Каждый раз. увидев телка, она любуется им, но это все равно как любоваться произведением искусства. И все же мучает ее некое подспудно скрытое в ней восхищение им, глупое преклонение, что ли. ну. почти преклонение женщины перед мужчиной.

Что за глупость!

Скорее, это вежливость по отношению к нему, думает она. глядя, как парни при взгляде на теленка испытывают приступ гордости, подсознательно ощущая его одним из своих, этого чудного теленка, божка древних семитов...

Даниэль! Что он от нее хочет? Никогда этого не будет! Никогда она не сдастся мужчине...

Даниэль...

После ужина Батия подошла к столику с газетами и взяла газету «Давар».

К ней приблизился Даниэль.

- Батия, - голос его дрожал.

- Даниэль, что тебе?

- Батия...

- Тоже мне ответ.

Конечно же, это не было ответом, только некая мелодия в этих звуках была ответом, и в нем столько просьбы и страсти, застоявшееся нетерпение плоти, мягкость жениховской речи и намеки мужского повеления, властности хозяина.

- Оставь меня. Вот уже неделю я ничего не читала, просто отрезана от мира.

- Батия!.. В полночь выйди ко мне...

Она не ответила, лишь раскрыла широко глаза, и они горячо скользнули по нему, словно бы огладили с взъерошенной головы, густых волос, до плеч коричневого цвета, тоже заросших и делающих его похожим на обезьяну, на бедра из-под коротких грязных от работы штанов, тоже покрытые волосами. Глаза его впились в нее, обжигая.

- Нет.

И Батия задремала с сознанием, что она «гордая и свободная женщина».

Тяжелая работа и жаркое лето сделали свое дело, и тело растянулось с особым чувством освобождения на чистой простыне скромной ее постели.

Легкий охлаждающий ветерок дул из низкого окна у постели, ослабляя удушливую жару в бараке.

Снова начали одолевать «вопросы».

Ну почему осквернили ей душу, почему?

Лучше бы ничего не знать из тех подробно комментированных программ. Будь проклята изначально та формула немецкая. Лучше уже русская, буйная...

Усталость и сон сморили девушку.

Что-то упало на лоб, и она со сна, автоматически смахнула это. Снова что-то упало, на подбородок, на лоб. С чувством подступающей тошноты пальцы схватили нечто. Запах жасмина пришел сквозь пробуждение. Теперь пальцы узнали наощупь падающие на нее цветы. Батия открыла глаза, но ничего не увидела.

- Кто здесь?

- Я... Даниэль. Выходи, Батия. Выходи же.

- Тсс... Ты разбудишь Хану.

- Ну, выходи...

В бездумье встала с постели, выглянула в окно, посмотрела на подругу, спящую у противоположной стены, и босиком вышла из барака.

- Голубка моя, отрада, - встретил ее у входа Даниэль, и крепкая рука его обхватила ее за талию, притягивая к себе.

- Сумасшедший, куда?

- Пошли.

Мрак был полный, и ветер остужал кожу. Горы Эфраима чернели глыбой во мраке.

Неподалеку тарахтел автомобиль, слабо освещая фарами дорогу перед собой.

- Идем.

Даниэль скользил, как животное, вынюхивающее свою тропу, пока не пришли к стогу скошенного сена, сложенному сегодня утром.

Солома пахла сухо и пряно.

- Сядем.

Прошел час, другой. Они сидели, беседуя, опьяненные близостью. Звезды мерцали, метеоры просверкивали в небе над крышей коровника, стоящего напротив. Дважды прошел их товарищ, дежурящий ночью, и не заметил их.

- Мне холодно, - сказал Батия.

- Сядь на колени ко мне, я обниму тебя и согрею.

Так и вправду теплее, руки его притянули Батию к груди.

- Знаешь, уже поздно, пошли.

- Нет, нет! Сейчас?

Он гладил ее плечи, и она прижалась к нему.

- Бедные ножки - им холодно. Маленькие, им холодно. - И огрубевшие от работы руки его гладили ее колена.

- Дорогая моя!

Батия вгляделась в него. Слова его, казалось ей, унижали ее, но в то же время от них было так приятно. Волна незнакомого тепла затопила ее тело.

- Пошли, я устала.

- А ты ляг на солому, растянись, расслабься. Я буду сидеть рядом. Останься.

И Батия легла на душистую солому. Даниэль, сидевший рядом, наклонился над нею. Руки обняли ее талию. Батия ощутила тяжесть его груди.