Лев Вирин - Солдат удачи. Исторические повести

— Ладно. Хватит с тебя. Ступай, поспи часок, а то клевать носом будешь.

Вечером пришёл Васька, отвел Ондрея в сторонку и сказал:

— Счастлив твой Бог, дьякон! Я думал, пропали мы. Ан вон куда повернуло. Экую красавицу дебелую прельстил. Аксинья приказала пе­редать тебе: приходи, как стемнеет да людишки уснут. Дыру в заборе знаешь, боковая дверь в хоромы будет не заперта. Ждёт тебя боярыня. Греха не боится.

Наталья Денисовна поцеловала Ондрея в губы:

— Пришёл, желанный! Нынче гонец прибыл из Торжка. Воевода извещает, что должен там задержаться. Две недели у нас, радость ты моя.

Время бежало быстро. Ондрея постоянно тянуло поспать. Ино­гда он ухитрялся вздремнуть ненадолго среди дня. Отец Анфим не­сколько раз лупил его своим батожком, но без злобы, приговаривая:

— Молод ты еще, вьюнош. Вот и грешишь. Покаешься, замолишь грехи свои тяжкие.

Настал праздник Рождества Богородицы. В столовую палату Те­ремного дворца, где Великий князь «давал корм» пастырям Православ­ной Церкви, Ондрей, конечно, не попал. Но вечером отец Анфим рассказал ему, что игумен, отец Митрофаний, первым ударил челом го­сударю за невинно осуждённого:

— Смилуйся, Великий государь, он, хоть и латынщик, а всё ж душа христианская! Оговорили его венецийцы ради вражды торговой.

За ним о том же печаловался епископ Прохор, а следом и прото­поп Алексий. К счастью, Волоцкого игумена не было в Москве.

Государыня тотчас возразила:

— Отец Иосиф своми ушами слышал! Нешто он лжёт?

— Кто ж посмеет обвинить Преосвященного Иосифа во лжи! — ответил епископ Прохор. — Да ведь по-фряжски он не разумеет. Толмач мог и переврать либо обмануть.

— Дело тонкое. Надо бы разобраться, не рубить с плеча, — сказал Суздальский епископ Нифонт.

Государь, подумав, приказал боярину Беклемишеву разобраться, где правда, где ложь, и доложить.

В обед в монастырскую трапезную заглянул молодой, безусый по­дьячий и приказал Ондрею тотчас идти в Иноземный приказ для до­проса. Дожевав ломоть хлеба с пареной репой, Ондрей пошёл. В дверях приказа дьякон столкнулся с синьором Спинола. Гордого гену­эзского патриция вели в цепях двое детей боярских с бердышами. Синьор, увидев Ондрея, посветлел. Кивнул ему на ходу, дескать, дер­жись!

Боярин сидел, выставив широкую, полуседую бороду, и глядел строго. На углу стола Степан Фёдорыч записывал скаску — протокол допроса. Степан незаметно подмигнул Ондрею и вновь уставился в лист бумаги: вроде и не знаком. От страха противно заныло где-то под ложечкой.

«Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!» — взмо­лился про себя дьякон.

— Ты ли дьякон Андрюшка из Кафы, толмач фрязина Спинола? — спросил боярин Беклемишев.

— Я, боярин.

— Отвечай честно и без утайки. Соврёшь, будешь бит кнутом. Был ли ты с хозяином на том пиру, что в его честь устроили здешние фря- зины?

— Был.

— Какие речи вёл тот Спинола о еретике кардинале Коралли и об унии с папистами?

— Синьор Антонио Венецианец начал сей разговор и спросил, здоров ли кардинал Коралли. Хозяин ответил, что здоров. Тогда тот спросил, как подвигаются его дела по унии. А хозяин сказал, что сего не знает. Антонио опять спросил, согласен ли хозяин, что уния будет великим благом и победой над сатаной. А мой хозяин ответил, что сие дело сложное и много трудностей, но он, дескать, в сих делах мало знает. А что боярин Рало толмачил на ухо Волоцкому игумену, того я слышать не мог.

— Не врёшь? Ежели что солгал, выгораживая хозяина, я с тебя три шкуры спущу!

Ондрей перекрестился на образ Спаса.

— Господом Богом клянусь и спасением души своей! Ни слова не солгал.

Боярин посмотрел на него хмуро:

— Коли так, ступай.

Вечером Степан Фёдорыч рассказал Ондрею, что Беклемишев допрашивал фрязинов, и четверо венецианцев показали, что Спинола хвалил унию и говорил, дескать, пора Православную Церковь папе подчинить. Но в их скасках было много противуречий. А трое и, глав­ное, Аристотель Фиорованти, показали согласно словам Ондрея. А дальше — как решит государь. В пятницу Степан Фёдорович сказал:

— Государь решил пока оставить всё как есть. Дело, дескать, сум- нительное. А с фрязина разрешил железа снять, но из дому его отнюдь не выпускать. Тебя к нему теперь пустят свободно. Не придётся таскать по ночам лестницу.

Когда Ондрей рассказал господину о решении царя, тот пришел в отчаянье:

— Чем я так согрешил, чем провинился, что Пресвятая Мадонна забыла меня?! Будь проклят день и час, когда я решил ехать в эту ужас­ную Московию, — рыдал синьор, вытирая слёзы с поникших, уже со­всем не франтоватых усов.

Ондрей никак не мог его успокоить:

— Господь вас не оставит, синьор, — говорил он. — Скоро Рожде­ство Христово! Снова будем молить государя. Преосвященный обна­дёжил: дескать, если попросим хорошо, государь во второй раз простит. И железа с вас сняли.

Но Спинола был безутешен:

— Зачем я оставил мою прекрасную Тоскану?! Понадеялся на улыбку Фортуны! Вот он, мой успех и моя выгода. Фортуна — неверная девка! А Пьетро Солари и не пытается выручить меня! Друг называ­ется. До первой беды.

— Синьор Пьетро ничего сделать не может. Его слово слишком мало значит в Москве.

— А Фиорованти? Его здесь все уважают.

— Я схожу к синьору Фиорованти. Но вряд ли и он что-то сможет. Не горюйте, синьор! Надейтесь на Господа и на святого Николая Мир- ликийского. Никола Чудотворец не раз выручал невинно осуждён­ных, — Ондрей, достал из-за пазухи данный матерью образок и поставил на стол. — Матушка благословила меня образком. Говорила она, что образ сей чудотворный. Помолимся Угоднику от всей души. Он услышит.

Синьор встал на колени рядом с дьяконом, и они вместе долго молились Николе о помощи и защите. Ондрей по-русски, Гвидо по-ла- тыни.

Потом Ондрей пошел к Аристотелю Фиорованти, но тот наотрез отказался просить за соотечественника:

— Он был неосторожен! В Москве нельзя говорить не думая, здесь полно доносчиков. И моё вмешательство ему не поможет.

Ондрей дочитал очередную новеллу Бокаччо и отложил книгу.

— Ну что, милый, — сказала Наталья Денисовна, заплетая косу. — Не помогли тебе пастыри именитые? Не удалось вызволить твово фря- зина?

Ондрей помрачнел:

— Епископ Прохор говорит, что с первого раза редко когда до­бьёшься. Ничего, скоро Рождество Христово, попытаем счастья в дру­гой раз.

— То-то, Ондрюшенька, ежели узелок баба завязала, без другой бабы его не развяжешь. Ладно. Завтра я в гости иду к старшей се­стричке. Княгиня Холмская при дворе Елены Стефановны — ближняя боярыня.

Невестка у государя нынче в чести. Ежели и она попросит, Вели­кий князь не откажет. Приходи в обед в дом князя Холмского да жди в людской, пока позовут.