Эмма Донохью - Запечатанное письмо

По Вашей просьбе я прилагаю также список свидетелей, которые могут пожелать опровергнуть показания свидетелей моего мужа или открыть его подлинное лицо. NB. [62] Nota bene — обратите особое внимание (лат.). Вызывать моего отца из Италии было бы ни к чему, так как он стар и немощен (и, добавлю доверительно, скорее встанет на сторону своего выдающегося зятя, чем в защиту своей несчастной дочери).

Я буду Вам очень признательна, если Вы одолжите мне пять фунтов на расходы, которые мне до сих пор не выдал адвокат моего мужа.

«2 октябрь 1864 г.

Экклестон-сквер

Моя по-прежнему дорогая Фидо, или madre, как ты позволяла мне себя называть в более счастливые времена. Позволь мне принести мои горячие извинения за оскорбление, которое я нанесла тебе вчера в твоем доме! Во мне говорила злость на этот жестокий мир, а не я, твоя малышка.

По указанному выше адресу ты поймешь — поскольку во всем мире у меня нет ни единой души, которая приютила бы меня и на чью грудь я могла бы преклонить свою бедную голову, — что я возвратилась в опустевший мавзолей. Так как миссис Николс категорически отказывается исполнять обязанности горничной, мне приходится все делать самой, насколько это в моих силах. В любой другой год в эту пору, ввиду приближения зимы, я подбирала бы теплую одежду для моих дорогих дочерей… Но нет! Нельзя о них думать, иначе я совсем расклеюсь. Мне кажется, я уподобляюсь Робинзону Крузо, только женского рода, который перебирает осколки своей прошлой жизни.

Твое письмо подразумевает, что тебе требуется время, чтобы проверить свою совесть. Ты найдешь меня по этому адресу, если совесть склонит тебя протянуть руку той, которая всегда с гордостью называла себя

«3 октября

Лично мисс Нэн Кодрингтон и мисс Нелл Кодрингтон — от их матери.

Милые и любимые Нелликинз и Нэнлинг, мои драгоценные девочки, я пишу вам каждый день, но не получаю ответа. Не могу поверить, что вы не пишете вашей бедной обезумевшей маме, которая хотя и бывала иной раз немного резкой, всегда любила вас больше всех на свете. Мне остается сделать вывод, что женщина, в чьем доме вы в данный момент содержитесь взаперти, играет роль цензора. (А если вы, Эмили Уотсон, посмели прочесть эти строки, то знайте: Господь не оставит без кары такое посягательство на священные права матери!)

Девочки мои, я часто проезжаю в кебе мимо этого дома в надежде увидеть вас. Если вы подойдете к окну, выходящему на улицу, и выглянете в него, мы сможете увидеть, как я машу вам рукой.

Надеюсь, вы держитесь мужественно. Вы должны стоять друг за дружку, как та пара из сказки „Гоблин Маркет“, которые спасли друг друга от гоблинов. Помните: „Нет более верного друга, чем сестра“.

Часто ли приезжает ваш папа? Почему бы вам не попросить его, чтобы он разрешил вашей маме встретиться с вами хотя бы на полчаса, в любом месте по его выбору? Даже пятиминутное свидание с вами принесет невероятное утешение той, которая в страданиях произвела вас на свет. Попросите его, покажите, как сильно вы огорчены, только не говорите ему, что это была моя просьба.

Не бойтесь за свое будущее, мои бесценные девочки, мама очень скоро будет с вами. А сейчас закройте глазки и представьте, что мама обнимает вас, изо всех сил прижимая к своей груди!»

«Андерсон…

Я сорвала паутину со своих глаз. Отказываясь признавать со мной связь, Вы демонстрируете полное отсутствие совести. Какой же Вы низкий человек!

В эти последние ночи бывают моменты, когда я боюсь, что вот-вот сойду с ума, но, возможно, наоборот, только сейчас ум мой прояснился, и я очнулась от заблуждения. Очевидно, Вы никогда меня не любили, это было лишь плодом моего воображения. Я была только объектом Ваших плотских прихотей, возможностью приятно провести время.

Я проклинаю Вас и Ваши поступки. Говорят, ближайшие кузены не должны вступать в брак; от таких браков часто рождается больное потомство. Возможно, новоявленная миссис Андерсон подыщет кого-то другого, как только Вас направят служить вдали от нее. Будет только справедливо, если Вы сами станете рогоносцем. Я призываю на вашу голову все бедствия, какие только могу представить: позор, ужас бедности, горе потери детей. И когда несчастья сокрушат вас, возможно, тогда вы вспомните

«Фидо, где ты? Почему не отвечаешь на мое письмо?

Мне никто не отвечает. Такое впечатление, будто написанное мною испаряется со страниц. Я стала совершенно нереальной, стеклянной. Неприкасаемой, как те несчастные, мимо которых мы проходили на улицах Калькутты, подбирая юбки. (Сегодня я прочла, что пронесшийся там циклон погубил семьдесят тысяч человек; но я в таком состоянии, что ничего не чувствую, будто онемела и душой и телом.) Я из последних сил цепляюсь за рассудок, но он не выдерживает, как истершаяся веревка.

Это будет моей последней попыткой. Если ты когда-нибудь любила меня…»

Проснувшись в Рэг-клубе, где он снимал апартаменты, Гарри поморщился от сильной головной боли и невольно вспомнил дружеские попойки юных лет. Он так страдал от тяжкого утреннего похмелья, что с тех пор стал очень осторожен в отношении количества спиртного. Впрочем, вчера он выпил всего полстакана кларета и закусил какой-то пересушенной отбивной. Брат Уильям хотел затащить его на Хей-Маркет посмотреть «Орфея в аду»: «Отвлекись хотя бы на несколько часов от всей этой грязи!» — но Гарри отказался и отправился спать.

На столике у кровати кожаный ларец с его наградами. Это все, помимо одежды, что он уложил в свой видавший виды саквояж, покидая дом на Экклестон-сквер. Гарри открыл ларец и стал перебирать все дорогие для него реликвии: крест Святого Владимира, орден Почетного легиона, орден Спасителя Греции. И внезапно он с горечью осознал, что вряд ли монархи союзников удостоили бы таких почестей желторотого гардемарина за мужество в войне с турками или за рану, полученную им буквально через три дня после девятнадцатилетия во время сражения при Наварине, если бы его отцом не был знаменитый сэр Эдвард. Так что самые блестящие награды за всю военную карьеру Гарри были всего-навсего отсветом славы его отца.

«Кто знает, получу ли я новое назначение!»

Но довольно! Он захлопнул крышку ларца и встал. Рассматривая в зеркале свое заросшее бородой лицо, он размышлял. Может, сегодня стоит немного ее подстричь, чтобы не напугать девочек. «Сопротивление упомянутой мисс Фейтфул испугало его». Всего одна фраза из так называемого контробвинения Хелен, но она продолжала звучать у него в голове, доводя его до бешенства.