Эмма Донохью - Запечатанное письмо

— Обо мне с презрением сплетничают во всех кофейнях Лондона! — Она так резко взмахнула рукой, что ударилась о кожаную дверь.

— Все эти пересуды и насмешки рассеются как дым, — возразил Гарри, — если двадцать третьего вы явитесь в суд как моя свидетельница…

— Ваша? — недоверчиво переспросила Фидо сорвавшимся голосом.

Он выдавил улыбку:

— Теперь, когда вы снова в Лондоне, адвокаты моей жены вручат вам повестку и обяжут явиться в суд под страхом обвинения в пренебрежении к суду.

— Мне это известно.

— Но только ваша совесть должна подсказать вам, как поступить. Мы с вами разумные люди. Так не положить ли нам конец всем этим ужасам?

Она молчала.

— Скажите правду, и ваша репутация будет восстановлена. — Он хотел придать своему призыву торжественный оттенок, но фраза прозвучала скорее как мефистофельское предложение сделки.

Она ничего не ответила.

— И после ее бесцеремонного обращения с вами вы будете свидетельствовать в пользу Хелен?! Она же бросила вас в ту же минуту, как мы отплыли на Мальту, затем, по возвращении, снова подобрала, как… как какой-нибудь зонтик или носовой платок…

И снова Фидо возмущенно тряхнула головой.

— Прекратите, вы сами не знаете, что говорите. Было просто глупое недоразумение, письма затерялись…

Гарри невольно вспыхнул от досады на нее.

— Фидо, вы всегда мне нравились, я считал вас очень умной и рассудительной. Но когда речь идет о Хелен, вы, прошу прощения, становитесь какой-то слабоумной. Затерявшиеся письма, ну да! Помню, как на Мальте Хелен вскрыла одно из ваших писем и, отбросив его, презрительно заметила, что у старых дев слишком много свободного времени.

В кебе повисло напряженное молчание. Он выжидал. Своим последним сообщением он разбил ее, он в этом уверен: еще минута — и она зарыдает и станет просить у него прощения…

Вместо этого она потянулась к двери, давая понять, что разговор окончен.

Хелен откинула голову на спинку обтянутого бархатом дивана.

— Больше мне нечего сказать.

Фью постукивал пальцами по колену — это одна из множества маленьких раздражающих привычек, которые она заметила за своим адвокатом.

— Миссис Кодрингтон…

— Да это пустая болтовня! — взорвалась она. — Какой-то хитрый трюк. Сколько раз я должна повторять: я не знаю, что написано в этом запечатанном письме, и меня это не интересует.

— Думаю, вам следовало бы интересоваться. Должны же вы представлять, что происходило в голове вашего мужа…

— Эта выдающаяся голова всегда была непроницаемой для меня. Откуда мне знать, что за фантастический бред Гарри нацарапал на листе бумаги целых семь лет назад? Я столько всего наслушалась за эти два бесконечных дня в суде! — Она почти кричит. — Как вы думаете, чем еще меня можно испугать?

Солиситор молчал.

— И ведь они так и не вскрыли этот проклятый документ, не так ли? Значит, будем считать этот вопрос закрытым!

Хелен прищуривается. Она сознает, что для суда ничего не остается закрытым. Она уже поняла, что точно так же, как разбирательство дела о разводе требует подробного изучения фактов прошлого, так и все, что произносится в суде — каждый эпитет, каждый ничтожный факт и высокопарный оборот речи, — становится объектом изучения и без конца повторяется в газетах. Адвокаты ссылаются на сказанное друг другом, расспрашивают свидетелей, и ни одно слово не остается без внимания. И что раз сказано, того не возьмешь назад, и никакой вопрос не может быть закрыт. Все повторяется снова и снова, свиваясь в тошнотворную спираль.

— Я ведь неспроста снова заговорил об этом, — тихо объяснил Фью. — Мисс Фейтфул опять в Лондоне.

По спине Хелен пробежала нервная дрожь, и она широко раскрыла глаза.

— Сегодня я получил от нее короткую записку, она извиняется за свое отсутствие и сообщает, что в среду, когда снова будет рассматриваться ваше дело, она готова дать свидетельские показания.

Хелен окатила теплая волна облегчения.

— Это же замечательно!

— Надеюсь.

От его осторожного тона ее бросило в дрожь.

— Фью, — сказала она, поправляя клетчатую юбку, — вам недостает уверенности; удивляюсь, как вы вообще выигрываете дела.

Его седые брови удивленно полезли на лоб.

— Не вы ли говорили мне, что мисс Фейтфул заставила вас покинуть ее дом?

— Да, но раз она здесь, значит, поддержит меня.

— Я полагал, она оскорблена тем, что обязана выступать в суде вашей свидетельницей.

Хелен засмеялась:

— Мужчины ничего не понимают в дружбе.

— Вы имеете в виду женскую дружбу?

— Но только женщины и способны на истинную дружбу. Бесстрастные, прямолинейные и кратковременные отношения между мужчинами не могут называться дружбой. Да, женщины могут набрасываться друг на друга, как разъяренные кошки, но все равно в глубине их души скрывается невидимый и неиссякаемый источник любви.

— Что ж, миссис Кодрингтон, поверю вам на слово.

Он ушел, и Хелен, пройдя по запущенному дому из комнаты в комнату, погасила лампы. Поднявшись на несколько ступенек по лестнице, она вдруг разразилась слезами.

Наконец она стряхнула слезы с корсажа, чтобы на шелке не осталось пятен, опустилась на застеленную толстым ковром ступеньку и сжалась в комочек. «О, Фидо!»

Хелен следовало знать, что ее подруга вернется. Не стоило насмехаться над ней и оскорблять ее, ни прямо в ее простоватое честное лицо, ни за ее твердой спиной. И не нужно было втягивать ее в эти опасные дела. Через четыре дня младшая дочь викария, известная деятельница движения за права женщин, являющая собой поразительный пример успеха, какого способна достигнуть женщина, займет место свидетеля и даст ложные свидетельские показания, совершив клятвопреступление, — и все ради Хелен Кодрингтон. Ради испорченной и грязной женщины. Ради «ничтожества», думает Хелен с греховным торжеством.

«О, Фидо, я не должна была сомневаться в твоей любви!»

Вечером 22-го Фидо взволнованно расхаживала по своей спальне. Завтра она дождется, когда назовут ее имя, затем поднимется на помост, положит руку на Библию и произнесет клятву, а потом…