Михаил Кураев - Саамский заговор [историческое повествование]

Заявления подобного рода вместе с документами особой секретности лежали у Ивана Михайловича в самодельном железном шкафу, сваренном из двухмиллиметрового котлового железа хлопотами его предшественника. Шкаф закрывался на висячий амбарный замок и был обустроен пятью деревянными самодельными полками, которые Иван Михайлович мечтал заменить в противопожарных целях металлическими, да все руки не доходили. Всякий раз, приезжая в Мурманск, начальник Ловозерского РО НКВД ставил вопрос о сейфе, пытался убедить руководство, что сейф нужен ему как воздух, начальство отделывалось обещаниями, и вопрос с сейфом продолжал висеть в воздухе уже больше полугода.

Задания первого секретаря райкома по анонимкам Иван Михайлович решал, слава Богу, с легкостью.

Узнать заявительницу в узком окружении руководящих и ответственных работников первого лаготделения не так и трудно, обо всех, кто бывал на «чашке чая», Михайлов знал от своего осведомителя, заключенного Мельникова, исполняющего роль домработника у начальника первого лаготделения Драницына.

Уже на следующий день несчастная Монова, бухгалтер лаготделения, насмерть перепуганная и всласть обрыдавшаяся, прямо в кабинетике младшего лейтенанта Михайлова писала на имя первого секретаря товарища Елисеева покаянное заявление о том, что послала анонимку, пользуясь непроверенными данными, под влиянием сильного нервного расстройства и оклеветала ответственных и руководящих работников. В содеянном раскаивается, обвинения в пьянстве и бытовом разложении снимает: «В компании Драницына, Лыкова, Тутаева и Гринберга я никогда не была, в не однократных гулянках не участвовала, и как они пьянствуют, я не знаю. Но знаю партийцев, которые поют в их сторону».

Как и полагается, положив на стол первому секретарю РК ВКП(б) покаянное заявление разоблаченной анонимщицы, младший лейтенант госбезопасности выслушал сдержанную похвалу за скорую и четкую работу.

— Спасибо, Иван Михайлович, все четко. Я так и думал, бабьи сплетни да еще ревность, что ее не позвали. С Драницыным я поговорю. У него рабсила, а мне в этом году к осени дорогу на Пулозеро до ума доводить. Электростанцию пускать. Не пущу, головы не сносить. А тут еще грязными склоками приходится заниматься… Голова трещит. Церковь надо закрывать, в церкви клуб устроим, подписи никак не могут собрать…

— Да уж, — поддакнул младший лейтенант первому секретарю, — крепко здесь поп со своим подпевалой Поликарпом Рочевым ладаном головы гражданам обкурили.

— Вроде удается народ к клубу склонить, хотят и радио слушать, и кино смотреть, так пристают: а как же крестить, а как же отпевать?

— А как на Воронье, — подсказал офицер госбезопасности. — Там договорились, что к ним будут возить попа из лагеря, раз без крещения и отпевания еще жить не привыкли. Спросите у того же Драницына, у него в лагере этих попов на любой вкус и любую веру.

— Пожалуй… Мысль хорошая, — раздумчиво сказал товарищ Елисеев. — Хитер у нас народ на выдумки.

Иван Михайлович вернулся к себе и, несмотря на поздний час, тут же написал в Москву, в ГУЛАГ, прямо на имя Наседкина, о сигналах, полученных на Драницына и его «группу». Заодно сообщалось и о том, что секретарь райкома Елисеев о событиях на первом лаготделении информирован, но по партийной линии мер также не принял. В Мурманск писать Михайлов не стал, опасаясь, что у Елисеева, пришедшего из окружкома на райком, там должна быть поддержка.

Иван Михайлович, несколько раз дававший понять Драницыну, дескать, тоже любит «чайку попить», но приглашения не получивший, не забыл и об упущениях по службе: «О служебных упущениях начальника 1-го Лаготделения могу иллюстрировать следующее. За т. Драницыным водятся административные перегибы, грубость по отношению к вольнонаемным сотрудникам, недопускаемые для советского руководителя методы рукоприкладства и запугивание заключенных, а также произвольное водворение в ШИЗО, что вызывает среди з/к уныние и страх и приводит к срыву плановых работ. Имеются случаи интимного сближения заключенных с работниками охраны и обслуги».

Иван Михайлович — работник опытный, а стало быть, до поры до времени лежит у него и в памяти, и в самодельном железном шкафу все необходимое, чтобы вскрыть лицо любого.

Вот так работает орденоносец Михайлов!

Уберут Драницына, может быть, следующий начальник лаготделения будет поумней и догадается, кто хозяин в Ловозере. А хозяин он, человек в скромной шинели, с подстежкой из невесомого гагачьего пуха из птичьего подбрюшья. Стеганая подкладка — подарок товарища по оружию из Кандалакши, для тепла и придания некоторой солидности невзрачной фигуре несгибаемого младшего лейтенанта.

— Иван Михайлович, что это вы в такой мороз да в шинельке?

— Работа у меня жаркая, она и греет.

От такого ответа и строгого взгляда Ивана Михайловича у спрашивающего, будь он хоть в тулупе, холодок пробегал по спине.

А еще Ивана Михайловича и в зной и в стужу согревала надежда, что придет его час, выпадет в конце-то концов и ему карта.

И выпала. В гостинице «Арктика», в Мурманске, где был открыт саамский заговор.

14 января в Ловозере праздник. Наконец-то после долгой полярной ночи из-за горизонта показалось солнце. Уже с Нового года край неба светлел, словно загадочная улыбка, обещающая долгожданный подарок, и вот будто из любопытства: «Как вы тут без меня зимовали, в холоде да темноте?» — выглянуло солнце! Глянуло и снова спряталось, деликатно предупредив, что завтра появится снова и разглядит уже все как следует.

25 января 1938 года младший лейтенант госбезопасности Михайлов приехал из своего Ловозера в Мурманск и пригласил начальника четвертого отдела Мурманского окружного отдела НКВД сержанта Шитикова, Вадима Сергеевича, поужинать в гостинице «Арктика».

За младшим лейтенантом госбезопасности, оперативным уполномоченным по Ловозерскому району, в гостинице был закреплен постоянный номер и для работы, и для важных встреч во время наездов в Мурманск, ну и для проживания тоже.

Ужин младшего лейтенанта Михайлова и сержанта Шитикова оказался историческим. Именно в ходе этой встречи родился по своему знаменитый, но, к сожалению, у многих как-то выпавший из памяти «саамский заговор».

О чем говорят чекисты на досуге, за бутылочкой коньяка? А разговор простой. Неотпуск лошадей, к примеру. Это жаловался Михайлов. Не дают запряжки, чтобы конвойные могли на санях ехать. Дорога дрянь, рытвины, камни. Идет конвойный и не знает, то ли ему под ноги смотреть, особо в распутицу, то ли за конвоируемыми. А сержант Шитиков рассказал, как взяли Никифора Базлукова, знаменитого картежного шулера. Явился в Мурманск на гастроли. Представляется везде — маэстро Кухтинский. Шитиков его тряс насчет валюты. А потом попросил карточный фокус показать. Не смог! Руки тряслись. Раз пять принимался и не смог. Посмеялись.