Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей) - ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ

Горы, издали представляющиеся живущему на равнине человеку одинаковыми, разнообразны, как мир. Ничего вокруг Озермеса и Чебахан не повторялось. Растущая на скале, впитавшая в себя желтые солнечные лучи сосна, или кряжистый, поросший седым лишайником почтенный дуб, или одетая в темно зеленый сай* красавица ель, будто в танце, раскинувшая свои мохнатые руки, отличались от своих сородичей, как человек отличается от человека. Похожи и не похожи были буковые леса и березовые перелески, по разному гляделись согретые солнцем долины и кажущиеся бездонными пропасти, в глубине которых пряталась ночь, не походили друг на друга каменистые обрывы — серые, желтые и красноватые, разными голосами пели свои песни ручьи и рокотали, разбиваясь о гладкие камни, большие и малые водопады.

Все виденное раньше и открываемое заново многообразие окружающего утомляло глаза Озермеса и переполняло его, как подставленный под обильную струю воды котел. Чтобы не захлебнуться, он, когда они шли прямым, без подъемов и спусков, нагорьем, объявлял: — Песня укорачивает дорогу! — и принимался, подражая погонщику быков, петь обовсем том, что видел, подшучивал над толстухой, похожей на молодую медведицу, Чебахан, над круглым, как колесо, хвостом Самыра и над маленьким бездельником Хабеком. Волчонок, плохо еще знавший язык человека, песен не понимал, Чебахан, сдержанно посмеивалась, и Самыр, вторя ей, снисходительно скалил в ухмылке свои белые зубы.

* Сай — женское платье, род бешмета.

Как-то они сделали привал на полянке под невысоким каменистым обрывом. Поев, Озермес заиграл на камыле. С обрыва скатился камешек. Самыр вскочил и, подняв голову, залаял. Озермес, опустив камыль, посмотрел наверх. Над обрывом, подняв тяжелую бородатую голову, стоял темно бурый, с белым животом, тур и с любопытством смотрел на них. Длинные, изогнутые, как шашка, рога его опускались по бокам туловища.

— Тур! — сказал Озермес. — Я видел их только убитыми. Салам алейкум, тхамада!

Эхо повторило его голос. Самыр снова залаял и взрыл когтями землю. Тур продолжал стоять неподвижно, не обращая внимания на лай Самыра. Хабек, повертев своей черной мордочкой, молча оскалил зубы и забрался на колени к Чебахан. Она засмеялась.

— Ишь, какой храбрец! А тур нас не боится.

— Впервые, наверно, видит людей, еще не знает ни стрелы, ни пули.

Он снова поднес камыль к губам. Тур шевельнул ухом и наклонил голову.

— Он слушает, — зашептала Чебахан, — клянусь богами, слушает. Замолчи, Самыр!

Самыр умолк.

Поиграв еще немного, Озермес спрятал камыль. Они засыпали мхом огонь, взяли свою поклажу и пошли. Тур продолжал стоять на скале, величественно подняв рогатую голову, и задумчиво смотрел на них. Чебахан обернулась.

— Он как будто жалеет, что мы уходим.

— Я же сказал, ему неведомо зло.

— А у него есть свой дом, свое логово?

— Нет, его дом все эти леса. Мы тоже живем теперь, как туры.

— А горе они знают?

— Как и мы, туры теряют своих родителей, еще кого то.

— Жаль, что они не живут возле нашей поляны, мы были бы добрыми соседями... Ты знаешь, муж мой, я соскучилась по нашей сакле, по дяде Мухарбеку.

— Нам уже немного осталось идти, а обратно пойдем быстрее.

Действительно, леса вскоре поредели, потом позади осталось и мелколесье. Отстали, словно провожавшие Озермеса и Чебахан, шакалы, поисчезали дрозды и кеклики, лисы и зайцы. Ночи стали холоднее и оттишины тревожными. Чебахан чаще останавливалась, чтобы перевести дух, ее навещали дурные сны, о которых она не хотела рассказывать.

Однажды, проснувшись, она испуганно спросила:

— Что случилось?

— Ничего, ничего, — успокоил ее Озермес.

Пробравшись сквозь густые заросли высоких, в два человеческих роста, многоцветных, разно пахнущих трав, они поднялись к болотным лугам, заросшим худосочной осокой, и остановились. Чебахан, опустив наземь свою поклажу, села спиной к холодному ветру. Самыр, а за ним Хабек стали обнюхивать траву. Озермес осмотрелся. Кое-где, подобно островкам, топорщились, похожие на загривок кабана, низкие ползучие кусты, а между плоскими серыми глыбами белели пушистые шарики одуванчиков и покачивались на стройных стебельках ярко голубые, словно сделанные из жести, колокольчики. Выше на склоне вздымались острые скалы. В ложбинах между ними белели старые, не тающие летом снега, усыпанные сверху камнями. С высоты к лугу сползали толстые зеленоватые языки льда. Головы Ошхамахо видно не было, ее закрывали низкие, медленно оплывающие мощное туловище горы, сизые облака и темные, как воронье крыло, тучи.

Воздух был холодным и пустым, потому что не содержал в себе ни пылинок земли, ни цветочной пыльцы, ни запахов листвы и трав. Оглядев нагорье, скалы, снега, лед, зябнувшую Чебахан и спрятавшихся от ветра за камень Самыра и Хабека, Озермес подумал, что с приближением к небу колесо времени изменило свой ход: оно либо завертелось обратно, возвращая их к прошедшей зиме, либо, ускорив вращение, приближает к новой, которая засыплет снегом их поляну внизу еще не скоро. Неужели колесо времени во владениях Тха стоит, не вращаясь, как останавливалось оно для Озермеса, когда он лежал под лавиной? Может быть, Тха живет вне времени? Не сумев ответить себе, Озермес подумал о другом, о том, что оскудение растительности, исчезновение живности, опустение и суровость, которые усиливались с их приближением к вершине Ошхамахо, могут быть и предупреждением оботстраненности Тха от всего земного и его недоступности для человека.

Но подумал он об этом безразлично, как о чем-то, не имеющем к нему отношения. Не это стало теперь важным для него и не то, что он будет вторым человеком на земле и первым из джегуако, взошедшим на Ошхамахо, — кто, в конце концов, узнает об этом, кроме Чебахан? — главным было другое — довести намеченное до конца, чтобы в будущем, до тех пор пока душа не покинет его, сознавать, что он достиг поставленной перед собой цели и снова доказал себе, что он не земляной червь, а мужчина с усами.

Теперь следовало побыстрее подыскать пристанище для Чебахан, Самыра и Хабека, спуститься пониже, нарубить сухих сучьев для костра и, не откладывая, пойти к вершине. Он прикинул, что нагорье, на котором они остановились находится примерно, на уровне пояса Ошхамахо и до головы его, наверно, не более чем три четыре крика. По равнине такое расстояние можно пройти запросто, даже не заметив пройденного пути, но здесь придется лезть в гору, среди скал и промоин, по льду и снегу, остерегаясь лавин, расщелин и осыпей. Лучше, пожалуй, обойти туловище Ошхамахо по поясу и поискать более безопасной дороги наверх. А ведь издали склоны Ошхамахо не выглядели такими крутыми, по ним, казалось с большого расстояния, можно было въехать на арбе, запряженной сильными быками.