Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей) - ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ

С левой стороны нагорье подходило к пропасти, из которой выплывали хмурые мокрые тучки. Чебахан, накинув на себя заячье покрывало, направилась к пропасти, наверно, чтобы посмотреть на горы сверху.

Озермес крикнул ей:

— Осторожнее, белорукая, не подходи к обрыву.

Она замедлила шаг, потом отпрянула и, повернувшись, замахала ему рукой.

Он, взяв топор и досадуя на задержку, направился к ней.

— Что ты там увидела?

На расстояний в четыре прыжка от края пропасти поднималась заостренная, неприступная, с гладкими cтенами скала, на которой прочно сидело большое, похожее на растрепанную шапку, сложенное из толстых переплетенных сучьев гнездо. Из гнезда высовывалась крупная светло желтая птичья голова на длинной серой шее, с загнутым книзу клювом и остроконечной, как у муллы, черной бородой. Из гнезда доносилось курлыканье.

— Кто это? — прижавшись к плечу Озермеса, спросила Чебахан.

Услыша ее голос или заметив их, птица повернула к ним голову. У нее были пронзительные белые глаза в красных кружочках. Озермес подумал, что если бы Тха понадобился стражник, преграждающий человеку доступ к нему, ничего более жуткого, чем эта птица, он бы создать не смог. И тут же вспомнил Безусого Хасана, рассказывавшего об огромном бородатом орле, который живет где то за облаками и похищает из отар маленьких овец и ягнят.

— Знаю, кто это, — сказал он Чебахан, — его называют бородачом, крадущим ягнят.

Бородач, курлыкнув, поднялся, встал на край гнезда, вцепившись когтями в сук, и заворочал своей хищной головой. На ногах у него были долгие, до самых когтей, штаны из серых перьев. Осмотревшись, он распахнул длинные узкие крылья, по человечьи свистнул и полетел, описывая круги и медленно поднимаясь. Когда тень от бородача заскользила по лугу, Самыр в один прыжок оказался возле Хабека, навалился на него грудью, подмял под себя и, задрав морду, оскалил зубы. Хабек, ничего не поняв, взвизгнул, выбрался из под Самыра и, скуля, побежал к Чебахан. Она подняла волчонка и прижалась щекой к его шерстке. Озермес неодобрительно покосился на них.

— Ты слишком балуешь этого неженку, белорукая. Боюсь, он вырастет зайчихой, а не волком или собакой.

Чебахан, не поднимая головы, исподлобья посмотрела на него.

— Он еще маленький, но скоро подрастет, и его уже никто не возьмет на руки. И я бы, наверно, тоже вскрикнула, если бы на меня так неожиданно кто-нибудь навалился.

Озермес наблюдал за полетом бородача. Немного поднявшись, тот, не шевеля крыльями, удалялся, все уменьшаясь, пока не растворился в небе. Какие еще стражи могут встретить человека, поднимающегося на вершину, да и нужна ли охрана всемогущему Тха?

Все, что было внизу, и черные лесистые хребты, и глубокие ущелья, и просторные луга, все сливалось воедино, в голубоватую, испещренную какими то светлыми пятнышками равнину, похожую на поверхность моря, которую рябит ветерок. Многоцветной, многоголосой земли словно не существовало. Озермес огорченно вздохнул, ибо в нем все время жила надежда на то, что с Ошхамахо он сумеет увидеть и Кавказ, и море, за которое ушел его отец.

Постоянно дувший ветер был бесшумным. В мертвой тишине слышались лишь непонятный, напоминающий разговор иноземцев, скрипучий говор птенцов бородача в гнезде и затрудненное дыхание Чебахан.

Из пропасти поднялось темное облако, окутало их и обрызгало холодными капельками воды.

— У-у... — Чебахан поежилась. — А снизу облака кажутся теплыми.

На мгновение ослабнув, Озермес, как в мутную воду, погрузился в омут неопределенности с ее извечным вопросом: что будет? Ничего постыдного, недостойного мужчины в его слабости не было. Те люди в ауле, которые, делая выбор — уйти им или остаться, решили не уходить, а защищать аул, тоже безмолвно вопрошали у Тха и у самих себя, что же с ними будет... Он обтер влажное лицо ладонью, посмотрел на солнце, уже проделавшее половину своего пути, и, заторопившись, сказал, чтобы Чебахан поискала в скалах под обрывом какую-нибудь пещеру. Она молча кивнула. Озермес не помнил, говорил ли он ей раньше, что на вершину Ошхамахо поднимется один, кажется, не говорил, но Чебахан не просила, чтобы он взял ее с собой, наверно, потому, что и она, не спрашивая его, сама сделала свой выбор.

Озермес побежал вниз, отыскал несколько старых, умирающих кустов и нарубил сучьев. Когда он вернулся, Чебахан сказала с довольной улыбкой, что Самыр помог ей найти надежное пристанище,

— Я ходила среди скал, искала, он откуда-то залаял, я повернулась и вижу — из вон той норы торчит его хвост...

Низкая, с узким лазом пещера, была, видимо, чьим-то брошенным логовом, на сухом полу валялись слежавшаяся трава и ошметки шерсти. Озермес забрался внутрь, осмотрелся и, выбравшись наружу, сказал, что ничего лучшего найти невозможно.

— Вы вполне поместитесь там. Самыр пусть лежит у входа. Снаружи поставь казанок с огнем. Если даже хозяину логова взбредет в голову вернуться, огонь отпугнет его. До воды близко, видишь озерцо? Там чисто, это талый лед.

Чебахан, соединив свои шнурки брови, внимательно слушала его.

Занеся в пещеру поклажу, он с сомнением произнес:

— Не знаю, как быть с ружьем, луком... Не стоит, пожалуй, идти на Ошхамахо с оружием, кто знает...

У Чебахан потемнели глаза, она хотела что-то сказать, но в это время в небе раздалось посвистывание. Они увидели бородача, который с каким-то рыжим зверьком в когтях, сложив крылья, стремительно падал, словно задумав разбиться о скалы. Хабек, услышав свист, оскалившись, юркнул в пещеру. Самыр, показав клыки, пометался и сел, подняв глаза к небу. Не долетев до нагорья, бородач распростер крылья, описал над лугом круг и скрылся за краем пропасти. Чебахан облегченно вздохнула.

— Я думала, бородач свалится нам на головы. Кого он добыл?

— Не узнала? Клятвопреступницу, по моему, она еще живая была. Что ж, белорукая, здесь вы будете в полной безопасности, вас бородач не тронет, а чужие сюда и близко не подойдут. Тот, кто устроил себе логово рядом с таким страшным соседом, был не глуп.

— А кто мог жить здесь?

— Не знаю, может, барс. Заберись в пещеру, белорукая, полежи, поспи. Хабека все таки держи при себе. Мне пора, Самыр, ты останешься. Да, да, ты будешь здесь!

Самыр огорченно взглянул на него, отвернулся и, поджав хвост, уселся у входа в пещеру.

— У-у, как же я забыла! — всполошилась Чебахан. — Подожди!

Она влезла в пещеру и выбралась оттуда с куском вяленого мяса.

— Возьми, вдруг проголодаешься. Да будет путь твой легким, муж мой.

Озермес, кивнув, взял мясо и сунул его за пазуху, Чебахан присела, вытащила из кармана мох и, сощурившись, чтобы пепел не попадал ей в глаза, стала раздувать спящие угольки.

Озермесу захотелось сказать ей: не бойся за меня, но если я не вернусь через два, от силы три дня, уходи отсюда, не вздумай искать меня, Самыр доведет тебя до поляны, а потом... Тут мысль его словно оступилась и захромала, ибо додуматься до того, как быть Чебахан, оставшись одной и, время спустя, вдвоем с ребенком, он не смог. Чебахан, подняв голову, вопрошающе посмотрела на него ясными, спокойными глазами, и он, устыдившись своих несказанных слов, напустил на лицо строгость, прощально махнул рукой, одним прыжком перескочил через отражавшее облако озерцо и, не оглядываясь, зашагал среди валунов.