Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей) - ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ

Чебахан кивнула и снова нагнулась над волчьей шкурой.

Озермес повертел перед глазами листок явора. Он походил на руку человека, только пальцев на нем было четыре. До того как листок умер, высох и упал на землю, у него были такие же косточки и жилки, что и в руке человека, по жилкам текла кровь, только не красная, а зеленая.

Безусый Хасан, поглаживая ладонью голую кожу под носом, говорил Озермесу: — Все живое одинаково, мальчик мой, и тебе это надо знать. Мой отец втолковывал мне: не воображай, что ты и все другие люди понимаем и знаем больше остальных живущих на земле... Вспомни, мальчик мой, лесных собак. Ты ведь слышал, как они воют. На самом деле это их песни. Я видел издали, как серая мать обучала своих детей петь. Они садились в кружок, мать поднимала морду к небу и затягивала песню, а маленькие серые тоже задирали носы и визгливыми детскими голосами подхватывали. Совсем как ты, когда маленьким подражал отцу. Но прости, мой конь свернул в сторону, рассказать я хотел другое. У волков, оказывается, есть свой язык, которого мы, люди, не слышим. Я не раз наблюдал, как они охотятся. Соберутся, беззвучно посоветуются, потом разделяются — одни уходят, ложатся в засаду, а другие — загонщики, поднимают оленя и гонят его к засаде. Бывает, что олень, убегая, вдруг сворачивает куда то, допустим, в ущелье. Загонщики тут же сообщают об этом серым, лежащим в засаде, те вскакивают, бегут к выходу из ущелья и встречают оленя там. У меня чуткие уши, мой мальчик, но я ни разу не смог услышать, как они переговариваются. — Хасан, пригладив сбритые усы, засмеялся. — А если кто-нибудь из волков во время охоты провинится, его наказывают, все едят, а он сидит в сторонке и ждет, пока они не насытятся. Чаще всего ему достаются не самые лакомые кости. Но мой конь опять пошел не туда. Не только волки, но и змеи говорят на неслышном нам языке. Но они еще и знают, что мы, люди, не слышим и не понимаем их языка. Поэтому, когда ты или я подходим, они по нашему громко шипят, чтобы предупредить: не лезьте в наши владения, а то укусим. Да разве только волки и змеи! В наше ухо не проникают языки, на которых говорят кроты, деревья, бабочки... А сколькие из живущих на земле и в воде умеют то, чего не умеем мы? Мы не умеем дышать под водой, как рыбы, у нас нет крыльев и видим мы куда хуже, чем беркут или белоголовый сип. Если ты, мой мальчик, заберешься на вершину Ошхамахо, большая долина покажется тебе оттуда величиной с ноготь на мизинце, а беркут, поднявшись выше облаков, разглядит в этой долине не только длинноухого, пасущегося на лугу, но даже маленькую мышку. Так что нам, людям, гордиться собой нечего. И я иногда думаю, мальчик мой, что звери лучше людей. Я видел, как пши устраивают загонную охоту, окружают в степи оленей или всяких других зверей, сгоняют вместе и всех убивают. А если бы звери, их ведь больше, чем людей, устраивали такие загонные охоты на нас? На земле тогда не осталось бы ни одного человечьего племени. — Хасан любил поговорить с детьми, но другим надоедало его слушать, и они разбегались. Озермес же мог слушать Безусого часами. Когда отец уходил в свои странствия по аулам, Озермес с восхода и до заката солнца вертелся возле Хасана. — А ты знаешь, — спрашивал тот, — что деревья, которым Тха не дал ног, все видят и понимают? Я был еще мальчиком, немногим старше тебя, когда мне понадобилось срубить кол для плетня. Поблизости от сакли рос молоденький явор. Взял я топор, подошел к дереву и, клянусь Тхаголеджем, увидел, как у него от страха задрожали листочки. Я отошел, и листочки успокоились. Наши предки знали об этом, они срубали только те деревья, которые уже прожили свою жизнь, а если бы они убивали начинающие жить деревья, вымерли бы не только леса, высохли бы и реки, и ручьи, и родники, и все, у кого сеть ноги и крылья, умерли бы от голода.

Озермес пересказал услышанное от Хасана отцу. Тот одобрительно кивнул. — Безусый мудрый человек. К тому, что он сказал, можно добавить о наших божествах — они такие же, как люди. Тхаголеджи землепашец, имеет мать Уорсар и сына, он добр и приветлив, Хакусташ пасет пахотных волов... Отец мой говорил, что такими же трудолюбивыми, добрыми и приветливыми должны быть и люди. Еще он говорил, что человек должен видеть все, что вокруг него, таким, какое оно есть, и не пытаться что нибудь менять, ибо это невозможно, это все равно, что, родившись и став взрослым, попытаться родиться заново или сесть на ветку дерева и рубить ее. — А Хасан похож на Тхаголеджа? — спросил Озермес. — Он такой же добрый? — Да. — Но Тхаголедж никого не лишает жизни, а Хасан охотится, убивает зверей. — Глаза отца посветлели. — Мне нравится, сын мой, что ты о многом задумываешься. Давно уже было сказано: ум — вторая душа человека. И еще: не развязав мешок, не узнаешь, что в нем. Я развяжу тебе мешок Хасана. Он живет, как живут волки, ласки или соколы сапсаны, он, как и они, убивает, чтобы поесть, а не для того, чтобы убить, и души тех зверей или птиц, в которых он стреляет, остаются живыми. Так уж устроен мир. Хотя я, как и отец мой, считаю, что лучше было бы, если б все люди походили на Тхаголеджа и никого не убивали...

* * *

Чебахан надоело возиться с волчьей шкурой, отложив ее, она принялась скрести закопченный казан. Чебахан не любила сидеть без дела, но Озермесу казалось, что иногда она ищет себе занятие, чтобы избавиться от какой то назойливой мысли. Поглядев на нее, Озермес подумал, что в последнее время он, пожалуй, вспоминает отца и Хасана чаще, чем прошедшие лета и зимы. Может, потому что у него не хватает мудрости, дабы растолковать самому себе непонятное. Отец не только много знал, но и хорошо понимал его и часто угадывал несказанное ему словами. Не считая и того, что отец помнил уйму всяких историй из прошлого адыгов и других народов и столько сказаний и песен, сколько, наверно, не насчитывается звезд в пересекающей небо Тропе всадника.

Озермесу было лет десять, когда однажды Хасан сказал ему: — Завтра пойдешь со мной на охоту, хочу кое что показать тебе. — Они вышли из аула до восхода солнца, перебрались через перевал, спустились в широкую долину и зашагали вдоль тихой речки, берега которой густо заросли высоким колючим кустарником. Впереди раздался неуверенный крик молодого петушка. — Там кто нибудь живет? — спросил Озермес. — Тише, — шепнул Хасан, вытащил из колчана стрелу и, поманив Озермеса, стал неслышно подкрадываться к зарослям. Из них снова послышалось: — Клу-клу! — Хасан остановился и сказал ему в ухо: — Обойди кусты, смотри только, чтобы и сучок под ногой не хрустнул, а потом, не скрываясь, с шумом продирайся ко мне. — Не успел Озермес забраться в колючую чащобу, как из нее, хлопая крыльями и кудахча, как курица, круто взвилась вверх большая пестрая птица. Взлетев на высоту стоявшей неподалеку пихты, она резко сменила направление и понеслась в сторону Хасана. Он спустил тетиву лука. Стрела вонзилась в птицу, и та камнем упала на серый речной песок. Озермес выдрался из колючек, обежал кусты и остановился в изумлении. У птицы были желтый клюв, яркие алые щеки, между глазами и щеками шли полоски зеленых мелких перышков, от щек к затылку две черные бородки, на голове зеленовато серый хохол, шея темно зеленая, спина золотисто огненная, грудь буро красная, и хвост с руку Озермеса из двух коричнево розово оранжевых перьев. — Это фазан, мальчик мой, — довольно объявил Хасан, — мясо у него вкусное, нежное, но я обычно не охочусь на них, очень уж они красивы. А ведь это петух, жены у них совсем не такие цветные. — А почему так? — спросил Озермес. — Фазаниха — мать, она несет яички, около десятка, ей надо выводить потомство, а врагов у фазанов много, и лесные кошки, и клятвопреступницы, и куницы, и ястребы, да еще фазаны больше бегают, чем летают, вот курочке и надо быть незаметной. Хвала Мазутхе, пообедаем мы с тобой вкусно. — Подвязав фазана к поясу, Хасан повел Озермеса дальше. Они вошли в длинное полутемное ущелье, в глубине которого, распыляясь в белое облако, падала со скал в глубокую каменную чашу вспененная вода. Выкупавшись в водопаде, они выбрались из ущелья. Когда тени на земле снова стали удлиняться, Хасан оглядел склон горы и сказал, что пришло время сделать привал. — Перейдем ручей, я разведу костер, выпотрошу фазана, а ты, мой мальчик, поднимись к во он тем дубам, видишь, растут рядышком, как братья? Там стоит каменный дом, сходи, посмотри на него, а потом я расскажу тебе о нем, из за этого дома я и привел тебя сюда. — Озермес, перескочив через ручей, побежал в гору, распугивая юрких зеленых ящериц. Он знал, что если наступить ящерице на хвост, она бросает его, убегает и, где нибудь затаясь, отращивает хвост заново. Не раз он хотел поймать ящерицу, принести ее домой и посмотреть, как у нее отрастает новый хвост, но все было недосуг, хлопот у него хватало и без ящериц. Каменный дом стоял на ровном месте, среди кряжистых дубов, высокий, в три роста Озермеса. Стены были сложены из четырех толстенных каменных плит, поросших лишайником. Пятая плита крыша, такая же толстая, тяжелая, плотно лежала на стенах. Ветрами на нее нанесло землю, и в одном углу из земли проросла стройная сосенка. Раздвигая высокую, до плеч ему, траву, Озермес подошел к дому, потрогал пальцем ровно обтесанную стену, потом обошел дом и обнаружил в задней стене круглую дыру, прорезанную низко, у самой земли. Встав на колени, Озермес засунул в дыру голову и плечи. В лицо ему пахнуло холодной сыростью. Когда глаза привыкли к темноте, он раз глядел, что дом пуст. — У-у! — крикнул он. — У-у-у! — низко загудела пустота. Озермес отпрянул, вскочил, обошел каменный дом с другой стороны и побежал по склону к ручью. Хасан уже выпотрошил фазана и рыл кинжалом яму рядом с костром. — Учись, — сказал он, — пригодится. — Вырыв неглубокую яму, он пересыпал в нее из костра тлеющих углей, опустил туда фазана и завалил яму землей. — Теперь немного подождем, — сказал он, сел, скрестив ноги и сощуря маленькие зоркие глазки, посмотрел на склон горы. — Осмотрел, увидел дом? — Озермес кивнул и уселся рядом с ним. — Когда эти леса были еще с хворостинку, — начал Хасан, — в наших горах жили два племени, великаны и карлики. Карлики были хилыми, и ноги у них были такими слабыми, что им было трудно ходить, и они, чтобы меньше уставать, ездили верхом на длинноухих. Сядут на них, схватятся руками за уши и скачут. Сил на то, чтобы строить себе сакли, у них не было. Осенью они мокли от дождя, зимой мерзли в снегу. Великаны пожалели карликов и решили построить для них дома. Великаны были такие могучие, что каждый мог вытесать из скалы стену, взвалить ее на плечи и отнести куда надо. Сложив дом, великаны прорубали в одной стене дверь по росту карликов. И когда дома были построены, карлики въезжали в них верхом на зайцах. — Но для чего карликам были нужны такие высокие дома? — Так их же складывали великаны, ниже у них, наверно, не получалось. — И куда они делись потом? — Карлики поумирали, а души их, наверно, переселились в тех, кто был выше ростом. Великаны же куда то ушли, я их в горах не встречал. — А другие дома развалились? — Нет, стоят, ты же видел, из каких каменных глыб они сложены. В здешних горах их немало. Я думаю, дома великанов простоят столько же, сколько и эти горы. — Они еще немного поговорили, и потом Хасан разгреб землю и вытянул из углей фазана. Перья и кожа фазана остались в яме. От запаха жареного мяса у Озермеса потекли слюнки.