Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 1

— Правда!

— Ох и скучно тут станет тогда, Александр Николаевич! Теперь и то бывает, хочь волком вой от скуки, а какая тогда тоска будет! Хорошо, что мы, спасибо генералу, в Типлис отселе поедем.

— Да и там, Сеня, особенного веселья не будет, — остановил его Небольсин, — город хоть и большой, да азиатский.

— Что вы, Александр Николаевич, армяне говорят — ба-альшой город, и дома кирпичные, в три этажа есть, а улицы мощеные, и русских полно, ля фам и ле вин боку [78] Женщин и вина много. , насчет веселья — все есть: и тиатер, и балаганы, и солдатские праздники с каруселями. Опять же христианская сторона, грузины все православные, нашей веры, церкви есть. Разве ж сравнить с этой дырой, прах ее возьми.

— Ну, в сравнении с Внезапной Тифлис, конечно, столица, все равно, как Москва с деревней.

— Вот-вот, я об этом и говорю, — обрадовался Сеня. — Поживем там, Александр Николаевич, годика три, а потом получите вы полковника, и тогда назад, в Москву, или в Питербург, а там и жену молодую, княжну какую-нибудь возьмете.

Небольсин смеялся, слушая болтовню Сени.

— Уже нашел, Сеня, свою княжну.

Сеня поднял голову:

— Неужели…

Но Небольсин, остановив его движением руки, проговорил:

— Я с тобой после поговорю об этом, а теперь иди открывай дверь, к нам, кажется, снова идет подпоручик!

Действительно, в калитку негромко стучал Петушков.

— Здравствуйте, Александр Николаевич, — входя в комнату и вешая фуражку на гвоздь, небрежно сказал Петушков.

— Здравствуй, — коротко ответил Небольсин.

— Заходил к тебе давеча, не застал. Был в крепости? Что нового? — не замечая холодного приема, продолжал Петушков.

— Все, как и раньше. А что у тебя, Петушков, как идет твоя жизнь?

— Да вроде по-старому, хотя и есть изменения… Видишь ли, — усаживаясь у стола, развязно начал подпоручик, — наконец боги вняли моим увещеваниям, и я, благодаря аллаха, покидаю сию отвратительную крепость.

— Да-а? — протянул Небольсин. — И куда же направляешь стопы?

— Недалече, но во всяком случае в город. В Кизляр. И ухожу с повышением в чине, — соврал Петушков.

— Что ж, третья звездочка сделает тебя совершенным Аполлоном, — серьезно сказал Небольсин.

— Конечно, — согласился подпоручик, — и жалование, и рацион, и прогоны, все уже будет по чину. Так вот я потому-то и зашел к тебе, Небольсин, что, памятуя о долге, о тех восьми червонцах, кои я у тебя позаимствовал… К сожалению, уезжая столь неожиданно, — забывая о только что сказанном, продолжал Петушков, — не смогу тебе, друг любезный, вернуть их, но укажи мне твой адрес, и при первой же почте переведу сей долг.

— Адреса пока не ведаю, так как не предполагаю оставаться в Тифлисе…

— Что ты, что ты, душенька. Надо пользоваться расположением главнокомандующего и, пока он еще в силе, укрепиться в Тифлисе.

— В какую часть переводишься? — перебил Небольсин, которому был неприятен и сам Петушков и его разговоры.

Подпоручик запнулся и с деланным смехом воскликнул:

— Представь, в провиантские офицеры иду… Ну, как сам понимаешь, чести мало, а… денег много, как поется у Моцарта.

— Да, чести действительно мало, хотя и к чему она тебе! — с нескрываемым презрением сказал Небольсин.

— То есть, как это «к чему»? У всякого офицера и дворянина она обязана быть, — обиделся Петушков.

— Мало что «обязана быть», да ведь не у каждого ж она есть, — барабаня по столу пальцами, ответил Небольсин.

Петушков опешил. «Видно, что-то знает», — нерешительно глянув на поручика, подумал он.

— Видишь ли, если ты насчет денег, то извини меня, мон шер, но, находясь в затрудненных обстоятельствах в данный момент, я просто не в силах… но как честный человек и дворянин я…

— Перестань паясничать, — сухо перебил Небольсин. — Ты отлично знаешь, о чем я говорю.

«Узнал, подлец, как бы еще чего не случилось!» — опасливо поглядывая на хозяина, подумал подпоручик.

— А об… чем же? — упавшим голосом спросил он.

— О твоем подлом и недостойном поступке, о гнусном доносе князю… вот о чем!

— Про-сти, прости меня, подлеца, — хрипло, дрогнувшим голосом еле выговорил Петушков. Он робко взглянул на Небольсина и вдруг, рванувшись к нему, рухнул на колени.

— Встань, ты что, с ума сошел, что ли! — Небольсин брезгливо попытался поднять Петушкова. — Не позорь себя, ведь ты же все-таки офицер и мужчина, — тихо сказал он, глядя на струившиеся по лицу Петушкова слезы.

— Какой я офицер, сволочь я, подлец и дурак, — всхлипывая и растирая ладонью по лицу слезы, прошептал Петушков. — Будь я мужчиной, разве ж я перенес бы оскорбления и все издевки над собой! — Он еще раз всхлипнул. — Виноват я, Александр Николаевич, это верно, но и перенес я не дай бог сколько… Оплевал меня князь за мой донос, хамы крепостные, глядя на меня, не только что смеялись, а и куражились надо мной, а теперь из полка выгоняют. Сторонятся меня все, ровно я собака шелудивая, отщепенец какой или пария… Спасибо Чагину, в провиантские перевел, а то бы и вовсе пулю в лоб.

Как ни подл и мерзок был поступок Петушкова, но Небольсину стало искренне жаль его.

— Успокойся, Ардальон Иванович, — тихо сказал он, придвигая к нему стакан с водой. — Как это случилось? Как ты позволил себе этот донос? — глядя на жалкое, со следами слез лицо Петушкова, спросил он.

Лицо подпоручика дрогнуло.

— Зависть проклятая обуяла, злость такая охватила, когда я тебя с Нюшенькой ночью видел.

— Ты что, любишь ее?

— Не-ет, кабы любил, другое дело. Позавидовал тебе: и любовь, и орден, и Тифлис, и внимание главнокомандующего, все тебе, а мне ничего… а к тому же обидело меня и то, что дурака я тогда с сиренью свалял…

— С какой сиренью? — не понял его Небольсин.

— Ну, с букетами, когда ты сам через меня Нюше про десять букетов, сиречь десять часов ночи, передал, — опустив голову, пояснил Петушков, — все представлял себе, как вы надо мной, дураком, потешались.

— И не думали, Петушков, даже наоборот, оба, и я и Нюша, благодарны тебе были.

Петушков еще ниже опустил голову.

— Но я все же отрекся от Нюши, я Голицыну сказал, что ошибся… что, возможно, это и не она была…

— Я знаю это. Но как же все-таки ты мог это сделать? Ведь князь засек бы ее до смерти… Ты не подумал об этом?

— Зол был очень… прямо возненавидел тебя в те дни, — вздохнул подпоручик.

Минуты две оба молчали, и только фитиль лампы чуть потрескивал в тишине.

— Когда ты едешь? — наконец спросил Небольсин.

— Завтра, — уныло ответил подпоручик.

— Кто назначен адъютантом?

— Родзевич. Я уже сдал ему дела.

Опять наступило молчание. Петушков вздохнул и, поднимаясь с места, неуверенно, с тайной надеждой спросил:

— Ты простишь меня, Саша?