Рихард Дюбель - Наследница Кодекса Люцифера

Дети часового возмущенно закричали.

– Сколько лет девочке? – осведомился Шимон.

Часовой и его жена переглянулись. Александра не сводила глаз с городского казначея. Она видела каменную решимость на его лице. Внезапно ей показалось, что на самом деле она не знает этого человека.

– Послушайте, Шимон, – сказала она. – Думаю, я и так доберусь до Праги. Не нужны моей лошади подковы. Давайте уйдем. Я… я устала, и, возможно, вы сможете показать мне, где я…

– Я сожалею, госпожа Рытирж, но это важно. Приняв должность городского казначея, я также принял его обязанности. Если мы тратим деньги на эту осужденную согласно закону, деньги, которых нет на восстановление города и на добрых горожан, то это такой же большой грех, как и отказ проклятой душе в очищении пламенем.

– Мы не знаем, сколько ей лет, – солгали часовой и его жена.

– Пламя не очищает, пламя пожирает, причиняя ужаснейшую боль, какую только можно себе представить, а то, что остается потом, – всего лишь пепел, – возразила Александра.

Шимон посмотрел на нее. Холод в его взгляде сжал ее сердце. В ней вспыхнула искорка тревоги, и внутренний голос посоветовал ей держать язык за зубами.

– Она – ребенок, Шимон, – тем не менее продолжала Александра.

«Ей столько же лет, сколько другому ребенку, которого я спасла под Рождество, хотя надежды на спасение уже почти не осталось», – мысленно добавила она. «Ребенку, о чьей смерти на костре тоже кто-то будет безжалостно судить, если ты не выполнишь свою миссию, – напомнил ей проклятый внутренний голос. – А потому лучше помалкивай, пока они не задержали тебя как подозреваемую».

– Кто-то должен позвать судью, – заявил Шимон. – Тут обязательно нужно разобраться.

Судья прибыл неожиданно быстро. Поняв, о чем идет речь, он опустил плечи и бросил на Шимона красноречивый взгляд, говорящий о том, как судья относится к усердию нового городского казначея, и о том, как он в данный момент проклинает предшественника Шимона за то, что тот совершил самоубийство, а себя – за то, что согласился с назначением на должность именно этого человека. Действия и его, и совета можно было бы списать на трусость или же на человечность, поскольку они старались попросту не вспоминать о существовании подобной проблемы или же надеялись на ее естественное урегулирование (в тюрьме люди часто умирали от истощения или от другой болезни). Но теперь им приходилось снова решать ее, и судья был явно не в восторге от этого.

– Судя по тому, как ребенок выглядит, – сказал судья, – ему еще очень далеко до двенадцати лет.

– Возможно, она просто неправильно развивается из-за цепи на ноге, – возразил Шимон. – Или в дело вмешался дьявол.

Судья посмотрел в глаза Александры.

– Кто вы такая?

– Она к этому не имеет никакого отношения, – ответил вместо нее Шимон. – Ваше превосходительство, дело нужно довести до ума.

Судья что-то пробурчал. Александра краем глаза увидела, как побледнели часовой и его жена. Они смотрели на нее умоляюще, и она невольно открыла рот. Ребенок на цепи переводил любопытный взгляд с нее на двух мужчин, и внезапно вместо ее лица Александра увидела лицо Лидии под растрепанными волосами, тельце Лидии в тонкой рубашке, с коварно просвечивающими полосками шрамов на руке, – как будто ее внутренний голос, не перестававший нашептывать ей, что она должна держаться особняком, хотел во всех подробностях показать, чем она рискует. Она не могла позволить себе задержаться здесь, и уж точно – не на долгие недели процесса над подсудимым, изобличенным в колдовстве.

Шимон был тих и задумчив, пока они с Александрой ждали, когда кузнец осмотрит подковы лошади Александры и цепи, которые часовой дал им с собой, очевидно, надеясь, что это должно положительно отразиться на рассмотрении дела его невольной протеже. Александре было плохо, она едва сдерживала подступившую к горлу тошноту. Она подчинилась своему внутреннему голосу и смолчала в тюрьме. Наконец судья с недовольным видом приказал позвать одного из заседателей, чтобы допросить пленницу, и, к ужасу Александры, Шимон не только настоял на том, чтобы дождаться прибытия заседателя, но и выслушал первые вопросы. Понимал ли ребенок, что его мать была ведьмой? Перед внутренним взором Александры возникло выражение абсолютного непонимания во взгляде, который девочка направила на обоих судей; в сердце ее будто вонзили нож. Помнит ли девочка о том, что ее мать танцевала, а именно – с… Ребенок перебил их, весело засмеявшись: «О да, мама танцевала, и пела, и она заплетала себе в волосы цветы, и если бы господа могли снова привести меня к матери, я была бы им та-а-ак благодарна!» Слезы бежали по щекам часового и его жены, дети побледнели и притихли, судьи смущенно переглядывались, и Александра прижала руку ко рту, чтобы не извергнуть содержимое желудка прямо под ноги Шимона и остальных.

– Я спрашиваю себя… – заговорил Шимон.

Холодное презрение охватило Александру. «Твое раскаяние опоздало, ты чересчур сознательный, фанатичный засранец», – подумала она.

– …нет ли других подобных случаев, – продолжал Шимон. – Беда нашего города сделала всех невнимательными, и мы грешим как перед Богом, так и перед общей целью – восстановить прежний блеск Пилсена. – Он вздохнул и обернулся к Александре: – Я более не хочу обременять вас, вы устали, а я уже понял, что судьба данного создания небезразлична вам. Поверьте мне, так будет лучше для бедной души. Давайте же поищем ночлег для вас. Избытка квартир, увы, больше не наблюдается.

– Думаю, мне лучше продолжить путь, – выдавила из себя Александра.

– Нельзя: скоро стемнеет. Нельзя ездить верхом ночью. Кроме того…

Шимон указал на кузнеца, который только что снял первую подкову и рассматривал ее, думая, можно ли ее расплавить и использовать повторно. Александра мысленно прокляла его за это. Ее плечи опустились.

– Хорошо, – сдавленно произнесла она. – Давайте поищем место для ночлега. И я, пожалуй, сразу же лягу спать.

«Так как я могу выцарапать тебе глаза, если мне придется и дальше смотреть на тебя», – подумала она.

– Я так рад, что в состоянии помочь вам, госпожа Рытирж, – заявил Шимон и жизнерадостно улыбнулся.

На рассвете следующего утра Александра верхом на лошади выехала за городские ворота. Она разбудила кузнеца и смирилась с тем, что ей придется стоять перед запертыми Пражскими воротами и ждать, пока стражи не отворят их. Она не простилась с Шимоном Плахи: она не смогла бы спокойно смотреть на него. Какие бы припасы он ни приготовил для нее, пусть сам их ост. Может, Господь услышит ее, и Шимон подавится этими продуктами. Во всяком случае, ей было совершенно безразлично, что он о ней подумает. Она только надеялась отъехать как можно дальше от Пилсена, прежде чем это начнется, но, спускаясь по одному из холмов за городом, она услышала медленный барабанный бой. Александра остановила лошадь и обернулась в седле.