Рихард Дюбель - Наследница Кодекса Люцифера

Внутри разлилось молчание охваченных страхом людей, которые понимают, что их собственная безопасность, возможно, зависит от жестокой смерти соседей.

– Считаю до трех… – сказал Йоханнес. Он неторопливо подошел к меньшему из двух мальчиков, наклонился и схватил его за ягодицы. Мальчик закричал. Йоханнес убрал руку и обнюхал ее. – Раз…

Александра впилась взглядом в Вацлава. «Сделай же что-нибудь!» – молча закричала она. Лицо Вацлава исказила гримаса бессилия.

Йоханнес отпустил мальчика и встал позади подростка. Нервы у того отказали, и он тоже заплакал. Йоханнес грубо сунул ему руку между ног. Подросток тяжело дышал и извивался. Йоханнес снова понюхал руку.

– Два…

Вацлав едва заметно шевельнулся, и два дула мушкетов направились на него. Его глаза блестели. Один из мужчин, целившихся в него, молча прошептал, шевеля губами: «Ну же… ну же… ну же», – и его глаза засветились от предвкушения.

Йоханнес подошел к женщине и встал позади нее. Плакать она так и не перестала. Он достал из-за пояса пистолет и взвел курок. Прижал дуло к затылку женщины. Оба ее сына громко закричали. Муж глухо стонал и бормотал что-то непонятное.

Йоханнес уставился на правую руку, сжимавшую оружие. После недолгих размышлений он вытянул вперед левую руку, схватил женщину за зад, проник рукой ей между ног и принялся ворочать там. Ее рыдания перешли в крики боли. Губы Йоханнеса растянулись, обнажив два ряда зубов.

– Три… – сказал он.

Оружие описало круг, он нажал на спуск, взлетели искры, из дула вылетел огненный луч, прогремел выстрел, и все окутало белое облако пороха. Муж сполз по двери церкви и осел на пол – безжизненная голая марионетка. Там, где раньше находилась его голова, на двери расползлось огромное звездообразное пятно из крови, серой массы и осколков костей. Лошадь Александры заржала и испуганно рванулась. Оба мальчика и их мать закричали, будто их режут. Из церкви донесся ответный крик. Йоханнес поднял левую руку и обнюхал ее.

– Теперь Йоханнес опять будет считать до двух, – так спокойно заявил он, что в церкви его вряд ли услышали.

Он снова обнюхал руку и облизал губы. Его люди выли и свистели, и на какое-то мгновение большинство направленных на них стволов отклонилось в сторону.

И в этот миг Александра одним прыжком взвилась в седло своей лошади.

Карета, в которой они ехали, была той самой, в которой Андреас отправился в злосчастное для его семьи путешествие в Прагу несколько недель назад, а лошадь, которую оседлал иезуит, была той самой, которую Мельхиор вел в поводу во время поездки с Вацлавом и его шестью монахами. Агнесс не могла не отдать должное отцу Сильвиколе: он умел грамотно использовать имеющиеся ресурсы. Но вместе с тем этот факт заставил ее задуматься. Орден Societas Jesu никогда не жаловался на бедность своих членов, но все же монах не погнушался запустить руку в имущество своих пленников. И еще одно не давало ей покоя: то обстоятельство, что отца Сильвиколу сопровождало человек шесть пехотинцев, явно принадлежавших к одной из многочисленных регулярных армий империи. Это были оборванцы, говорившие на саксонском диалекте. Логично было бы предположить, что человек, действующий по поручению крупного ордена, привезет с собой в качестве охраны римских солдат; не менее логично было бы также предположить, что он станет придерживаться стандартной тактики иезуитов – появляться везде по меньшей мере вдвоем. Собственно, из этого мог следовать только один вывод…

– Отец Сильвикола!

Агнесс немного высунулась из кареты, чтобы подозвать иезуита. Они с Кариной сидели на одной скамье, а на второй лежала, закутанная в теплые одеяла и все еще слабая, но, вопреки всему, находившаяся на пути к выздоровлению Лидия. Агнесс по-прежнему не могла избавиться от удивления, когда смотрела на внучку. Она точно знала, что Александра собиралась отсечь зараженную руку малышки, и ее объял ужас, когда планы последней изменились. Сначала Агнесс решила, что дочери не хватило храбрости провести операцию и та подумала, что всем будет только легче, если Лидия умрет, избавленная от необходимости терпеть такие муки, так как, само собой разумеется, ее шансы на выживание даже после ампутации были весьма и весьма незначительны.

Однако, как оказалось, она плохо знала Александру – ее старший ребенок просто не выбирал легких путей. Подобно тому, как Киприан, казалось, воплотился в их сыне Мельхиоре, она сама, Агнесс, однозначно нашла свое продолжение в их дочери Александре. Один только Андреас несколько выбивался из общей картины. Она часто беседовала со своим братом Андреем о родителях, которых никогда не знала, и о том, каким человеком был ее родной отец (скрывавшийся под личиной самопровозглашенного алхимика и вынужденного мошенника, шарлатана и любителя не платить по счетам). Андрей мало чем мог утолить ее любопытство: ему не было и восьми лет от роду, когда родители погибли. Но он всегда считал, что Андреас представляет собой портрет человека, который живет с оглядкой на свои страхи, а не на мечты.

– Отец Сильвикола!

– Эй, отец Засранец, – позвал Мельхиор, который шел рядом с каретой вместе с Андреасом. – Моя мать зовет тебя.

За несколько дней, прошедших с их отъезда из Вюрцбурга, роли распределились таким образом: Андреас вполголоса бормотал что-то и всем своим видом демонстрировал, что отцу Сильвиколе стоит лишь повернуться к нему спиной и он тут же покинет грешный мир; Карина превратилась в боязливую наблюдательницу, в чьей голове, очевидно, крутились мысли о том, не сделает ли ее муж глупость и не повредит ли поездка ее дочери; Мельхиор взял за правило при каждом удобном случае забрасывать холодно-вежливого иезуита бранными словами, которые Агнесс никогда прежде не слышала из его уст; и только она сама, кажется, размышляла над тем, что их ожидает, если отец Сильвикола все же наложит лапу на библию дьявола. Тем временем в ее голову закралось подозрение, что он одурачил их. Его выступление в доме Андреаса заставило их всех ошибочно полагать, что в Вюрцбурге у него хватит власти в любой момент обвинить их в колдовстве. Не направлялись ли они сейчас все вместе туда, где он действительно мог поступать так, как ему заблагорассудится? Но как Александра найдет его, если вернется с книгой?

Если сложить два и два, становилось ясно, куда ведет их путь: по следам Александры, в Прагу.

Но Прага, несомненно, была территорией, на которой власть находилась в руках семей Хлесль и Лангенфель. Что за дьявольщина скрывалась там, если иезуит считал, что там он будет в большей безопасности, чем где-нибудь еще?

Отец Сильвикола проигнорировал враждебность Мельхиора и спокойно направил лошадь к карете. Он не был хорошим всадником, это бросалось в глаза, и хотя конь чувствовал присутствие хозяина, он, тем не менее, привык к другому, – и все это отнюдь не облегчало иезуиту жизнь. Он молча смотрел на них. Антипатия, которую он испытывал к ним всем, была настоящей. Агнесс спросила себя, чем они заслужили ее. Сначала она сравнивала иезуита с доминиканским монахом, отцом Ксавье Эспинозой, который превратил их жизнь в ад, когда она думала, что окончательно потеряла Киприана, и когда черные монахи подожгли Прагу. Но отец Ксавье абсолютно хладнокровно выполнял свое задание добыть библию дьявола – он и сам был дьяволом во плоти, но его огонь был ледяным. Напротив, отец Сильвикола преследовал личные цели, понять которые у нее не получалось. Однако одно было ясно: его презрение по отношению к ней и ее семье, якобы являющейся сборищем ведьм и колдунов, было лишь средством достижения цели. Причины настоящей ненависти лежали глубже, и у Агнесс мороз шел по коже, как только она задумывалась над этим вопросом.