Рихард Дюбель - Наследница Кодекса Люцифера

Йоханнес открыл рот и заорал. Лицо его исказилось так, что в нем больше не осталось ничего человеческого. Он вытянул руку и прицелился в Александру. Палец его нажал на спусковой крючок пистолета: щелк! Он запрокинул голову и заревел. Щелк! Щелк! Щелк! Безумец размахнулся и швырнул в нее пистолет. Оружие заскользило по земле далеко от Александры. Монаха, бросившегося на стрелков и отчаянно молотившего их кулаками, несколько разбойников подняли в воздух и кинули на землю, осыпая градом ударов. Женщина, обливаясь кровью, пыталась на коленях подползти к сыновьям.

Йоханнес обернулся и подошел к ней. Ужасный пинок отшвырнул женщину к дверям церкви, и затем ее отбросило в сторону. Она осталась лежать неподвижно. Йоханнес сбежал по ступеням церкви на улицу и, громко крича, помчался на Александру. Он перепрыгнул через закутанное в рясу тело брата Честмира, и на какой-то безумный миг Александре показалось, что маленький монах протянет руку и собьет сумасшедшего. Она вспомнила, как он сказал Агнесс, что подобная ей женщина может отправить его и его товарищей даже в ад и они с радостью выполнят ее приказ. Глаза ее наполнились слезами.

Йоханнес уже почти настиг ее и протянул к ней обе руки, скрючив пальцы, как когти. Он так кричал, что изо рта у него хлопьями падала пена.

Александра развернула лошадь, и та крупной рысью помчалась по дороге. За спиной у нее раздавался рев безумца и проклятия его сообщников, но затем стук копыт лошади заглушил эти звуки.

Она и сама кричала от ярости и боли, пригнувшись к шее лошади, чтобы заставить ее скакать еще быстрее. Перед глазами проносились тысячи картин: юный Вацлав, пытающийся спрятать от нее механическую игрушку, изображающую половой акт, которую он нашел в куче мусора под Пражским Градом; Вацлав, чье преисполненное надежды лицо вытянулось, когда она попросила его разузнать в королевской канцелярии о Генрихе фон Валленштейне, мужчине, который впервые воспламенил ее сердце; одинокий Вацлав, сидящий на корточках, плачущий у могилы Мику через несколько дней после погребения, не замечая Александры, которая снова беззвучно удалилась, тоже в слезах. И снова: Вацлав… Вацлав… Вацлав… Его улыбка, фигура, то, как он поднимал бровь, в точности как отец, блеск в его глазах, когда ее ноги обвились вокруг него и она выдохнула: «Еще… еще… давай… давай…», чувствуя, что грохочущий прибой уносит прочь ее душу, а тело сгорает одновременно от жара и холода.

Ничто не стоило того, чтобы Вацлава застрелили на грязных ступенях заброшенной церкви в Богом забытой дыре, как собаку.

Ничто не стоило того, чтобы Вацлав погиб за это.

Даже безопасность ее собственной семьи?

Так ясно, как никогда прежде, она осознала, какую ужасную ошибку совершила, солгав Вацлаву о настоящем отце Мику.

Столько возможностей… И каждую из них она упустила, проигнорировала, не заметила…

Так ясно, как никогда прежде, она осознала, что любит Вацлава и что всегда любила его.

Одинокий выстрел пронзил ночь и разлетелся эхом у нее за спиной – выстрел, предназначенный человеку перед церковной дверью, который, наверное, дернулся в предсмертной конвульсии.

Эхо выстрела разрушило последние остатки самообладания, которое Александра пыталась поддерживать в себе.

Лошадь скакала галопом в ночь по ту сторону разрушенной городской стены Графенвёра, неся на спине воющий комок плоти – человека, который желал себе смерти и одновременно отчаянно цеплялся за жизнь, так как он должен был выполнить еще одно задание.

Каменный Йоханнес, тяжело дыша, вернулся из переулка, по которому он преследовал Александру. Поднялся по ступеням к двери в церковь. Глаза у него бегали, губы шептали неслышные слова, кулаки сжимались и разжимались. Дыхание со свистом вылетало из груди. Его люди отступили на шаг: никогда нельзя было предугадать, что случится, когда их атаман находился в таком состоянии. Даже оба голых мальчика перестали всхлипывать и прижались друг к другу возле обезображенных тел родителей.

Перед трупом главного монаха Йоханнес остановился и пристально посмотрел на него. Разбойники тем временем продолжали заряжать оружие. Они знали, что сейчас произойдет. Они не раз становились свидетелями этого, когда кто-то наносил настоящее или предполагаемое поражение Йоханнесу. Грязь, что останется на ступенях церкви, не смоют и сто дней ливня. Выжившие монахи, вынужденные сидеть смирно из-за того, что их горла щекотали острия рапир, следующие на очереди. Йоханнес поднял ногу, собираясь пнуть лежащий перед ним труп.

Мертвый главный монах поднял голову, отбросил разорванный капюшон, и темная лужа, в которой он лежал, внезапно стала тем, чем и являлась в действительности, а именно – тенью и черной как ночь сутаной; он сказал:

– Разве можно так разбрасываться ценными заложниками? Сапог Йоханнеса завис в воздухе над лицом монаха. Разбойники вытаращили глаза. Мертвый монах продолжал:

– Очевидно, твоя неуязвимость перенеслась на меня. Я слышал, как пуля пролетела в дюйме от моего уха.

Глаза Йоханнеса чуть не вылезли из орбит.

– Что ты говоришь? – простонал он. – Что ты говоришь?

– Какую часть ты не понял? – любезно переспросил его монах.

– А-а-а-а-а-а! – Йоханнес размахнулся ногой. – Я покончу с тобой!

Сапог метнулся вперед и остановился, немного не долетев до лица монаха. Растерянные разбойники увидели, что голеностопный сустав Йоханнеса находится в кулаке монаха. На лице их предводителя появилось выражение, которого они никогда еще не видели.

– Выкуп, – сказал Вацлав. – Ты же не отдашь меня за просто так.

Один из мужчин, уже зарядивший свой мушкет, подскочил к Йоханнесу, прицелился в голову главного монаха и нажал на спуск. Остальные поспешно отвернулись: все они знали, насколько отвратительно серое вещество, когда оно брызжет на лицо с такого расстояния. Когда эхо выстрела разнеслось по переулкам и они снова обернулись к сцене у церковных дверей, дымящееся дуло мушкета лежало в руке Йоханнеса и было направлено в небо. Пораженный стрелок моргал.

Йоханнес тоже моргал. Казалось, что он с просто сверхчеловеческим усилием пытается отбросить бешенство и сконцентрироваться на человеке, который смотрел на него с земли, подняв бровь.

– Выкуп? – каркнул он.

Карета, готовая к отъезду, стояла перед воротами монастыря Райгерн. Андрей фон Лангенфель, проверяя, подергал уздечку одной из упряжных лошадей. Он делал это уже в третий раз за последний час. Лошадь повернула голову и бросила на него взгляд, будто говорящий: «Если ты еще раз дернешь за узду, я так тебя лягну, что ты перелетишь через стену монастыря».

На другой стороне, у второй лошади, стоял Киприан. Наклонившись, он водил рукой по бабкам животного. Андрей мог бы сказать ему, что за последние десять минут, прошедшие с тех пор, как он проверял бабки, они ни капли не изменились. И коня в упряжи не меняли. Он тоже наклонился и посмотрел вперед, под животы лошадей. Их с Киприаном взгляды встретились. Киприан указал на одну из ног лошади.