Аркадий Эвентов - Счастье жить вечно

Спина тем временем ноет от жары так, словно к ней приложили лист раскаленного железа. Лучи солнца подобны иглам. А море! Что с ним произошло? Вдруг перестало быть ласковым морем юга, лазоревые волны которого всегда так желанны, приятны. От него в лицо и грудь внезапно повеяло резким холодом.

Чем жарче спине, тем холоднее груди. Он, наконец, сбрасывает с себя путы дремы, делает попытку перевернуться. Но неудачно. Лишь ноги меняют положение, оказываются за бортом шлюпки и — погружаются в воду.

И тут происходит совсем невероятное, непостижимое: теплое море юга оборачивается Ледовитым океаном. Причудливые айсберги, перегоняющие друг друга, заслонили небосвод.

Отец исчезает, пропадают куда-то и крымский берег с его пальмами и кипарисами, и шлюпка, и море, и солнце. Валентин явственно видит льдину, надвигающуюся на лодку. Вот ноги коснулись ее и мгновенно закоченели.

…Валентин стоит на льдине. Она плывет в безбрежном холодном безмолвии. Где это он? Неужели Северный полюс? Так и есть. Перед ним маленькая палатка научной станции папанинцев — любимых героев его детства, алый стяг над ней.

Не зайти ли погреться? На открытом ветру перехватывает дыхание, руки и ноги одеревенели, лицо больно щиплет мороз. Только спине почему-то все еще тепло, даже жарко. Он приподнимает полу палатки. Входит туда, но согреться не может, — там ничуть не теплее.

В палатке — люди. Мальцев догадывается, что это и есть папанинцы, отважные покорители Северного полюса. Их тоже четверо, как и нас в партизанском лесу, — думает Валентин, — и вокруг тоже — ни души. Многими километрами, не имеющими ни дорог, ни жилья, отрезаны полярники от земли и тепла, света и людей. Под ногами у них — грозная пучина. Что ни минута, океан готов поглотить палатку с ее обитателями, как песчинку. Но папанинцам до этого дела нет. У лунки, прорубленной во льду, они склонились над приборами.

И так долгие, долгие дни и ночи…

Никто в палатке не обращает внимания на вошедшего. А Валентин не заметил, когда и откуда появился рядом с ним отец.

Папка продолжает рассказ, один из тех многих живых и интересных рассказов, которыми часто увлекал сына, — о людях, что не только поют, но и действуют, как в песне. Ее любил напевать отец: «Голов не вешать, смотреть вперед!»

Лицо у Михаила Дмитриевича озарено внутренним гордым светом.

— Не правда ли, Валюшня, они прекрасны? — спрашивает отец и ждет, пока сын увидит, почувствует в этих людях то, что раскрылось ему, отцу, и согласится с ним молчаливым кивком головы. — Что может быть в человеке красивее его самоотверженного и бескорыстного служения народу? На мой взгляд — ничего. — Он мягко прислоняет сына к себе, как было это дома, когда они вдвоем полулежали на тахте и Михаил Дмитриевич держал перед собой газету с фотографией людей у лунки на льдине Северного океана. Тогда сын, прислонившись щекой к папкиному плечу, внимательно разглядывал фотоснимок и восторженно внимал словам, которые западали в его сердце семенами: «Кто же их сделал такими, наделил качествами настоящего Че-ло-ве-ка? Догадался? Ну, конечно, — Родина! Сто лет назад пророчески писал Белинский, что завидует своим внукам и правнукам: им суждено увидеть Россию в 1940 году, увидеть страну, которая принимает благоговейную дань уважения всего человечества. Нас с тобой, вот кого он видел из давно ушедших времен. И эту четверку на полюсе. И то, как они по зову Родины стали легендарными героями. И то, как в России наших дней любому, да, да, любому быть героем. И ты станешь, когда подрастешь и понадобишься своему Отечеству. Станешь, станешь, не сомневайся! Только всегда готовься к этому и верь в себя. Верь, что самое трудное тебе по плечу и самое страшное не остановит».

Газетная фотография снова оживает. И отец уже не на диване, в уютной комнате родного дома, а на льдине, в суровом, безбрежном океане прислоняет сына к себе большой, знакомой и теплой рукой.

И как тогда, в безоблачную светлую пору отрочества, Валентин проникся уверенностью в себе, в том, что отцовская рука не зря покоится на его плече и не напрасно в словах папки столько надежды на сына. Желание совершить необыкновенное овладело им. У него хватит сил все превозмочь в тяжелый час испытаний, пройти через любые преграды, не отступить, не дрогнуть! Да, он будет похож на четырех советских людей, восхищающих мир спокойствием и выдержкой в грозном царстве вековечных льдов. Да, он сделает все, чего ждут от него народ, Родина. Чем бы это ни угрожало ему.

Отец вдруг замечает, что Валентин коченеет, что мороз вот-вот одолеет его.

— Э, да ты, брат, совсем забыл, что нужно делать! — укоризненно говорит профессор. — Так и в сосульку превратишься очень скоро. Ну, довольно стоять без движений. С холодом борись вот так…

И отец принимается тормошить сына, как любил будить его ранним погожим утром где-нибудь на сеновале, в саду или у реки на рыбалке. Но Валентин уже не человек, а ледяной, неподвижный и ко всему безучастный столб.

От этой мысли и от холода, который пронизал его насквозь, он стонет и просыпается.

В шалаше никого нет. Валентин лежит один, спиной к догорающему костру.

Он вскакивает, стремительно протягивает к огню закоченевшие руки и ноги, подставляет грудь, лицо. Ему сейчас ничего не нужно, кроме обжигающего пламени костра. Он так жаждет тепла!

Иван Андреев — грузный, коротконогий, с одутловатым испитым лицом. У него маленькие хитрые глазки, тонкие, плотно сжатые губы и большой, все время к чему-то принюхивающийся нос. Во всем его облике есть что-то от хищного зверя, рыскающего в поисках жертвы, непрестанно высматривающего на кого бы напасть, совершить внезапный и верный прыжок, скрутить мертвой хваткой, вцепиться в горло зубами.

Но сейчас этот зверь выглядит необычно. Односельчане Андреева и жители окрестных деревень, всегда предусмотрительно избегавшие встречи с гитлеровским полицаем, теперь не узнали бы его.

Обмякший, ссутулившийся, он грудью навалился на стол. Граненый стакан дрожит в его руке, и самогон, распространяя вокруг отвратительное сивушное зловоние, расплескивается по белой скатерти. Андреев быстро опрокидывает стакан в широко раскрытый, обросший седой щетиной рот, с размаху ставит его на стол и принимается барабанить по стеклу скрюченными пальцами.

— Мало нам своих… — злобно произносит Иван Андреев, поднимая на собутыльников, глаза, полные ненависти и животного страха. — В каждой деревне они есть. В каждой деревне! — он ударил кулаком по столу, бутылки зашатались с жалобным звоном. — Я вам говорю, что красные у нас в каждом селе, в каждой избе. Так и жди, выстрелят тебе в спину. А то и на сук вздернут. Что? Забыли, как висел Кузьмич? Защитили его германцы? Спасли от партизан? Как бы не так! Они, наши господа, рады-радешеньки свою бы шкуру спасти, сами дрожат и ждут партизанской мести. А наша жизнь для них и гроша ломаного не стоит.