Сергей Максимов - Цепь грифона

– Молодцы! Когда поляков били – все годились! А теперь по шапке… Придётся с особым отделом гутарить.

– Так тож бывших беляков цепляють! А чего им от начштаба нашего треба? – интересовался любознательный Сенька.

– А того треба, что начштаба у нас бывшего Генерального штаба бывший офицер. А с такими у особого отдела особый разговор, – невесело скаламбурил Гриценко.

– Товарищ Гриценко, – протянул Сенька комбригу пучок обожжённых на костре ржаных колосьев. – Кушайте, будьте ласковы! И вам, товарищ начштаба, свой снопик. – Отдал он точно такие же почерневшие колоски Суровцеву. – А к вечеру я кашу сварганю.

– Чего смотришь? Ешь, – глядя на недоумевающего Суровцева, бросил Гриценко.

– Как есть? – искренне поинтересовался Сергей Георгиевич. Он действительно не понимал, как можно есть эти чёрные, обожжённые, сухие колоски.

Гриценко и Сенька весело и дружно рассмеялись.

– Как кони едят, так и ты ешь, – всегда готовый шутить, шутил Гриценко. – Смотри. Запоминай…

Он оторвал несколько колосков и, зажав их между ладоней, стал перетирать. Раскрыл почерневшие пальцы. Набрав в лёгкие воздух, осторожно и ровно подул на руки. Перетёртая, обугленная, чёрная шелуха полетела в разные стороны. На почерневших ладонях оказались аппетитно желтеющие зёрна ржи. Он ещё потёр. Опять дул на зернышки, теперь пересыпая их из ладони в ладонь. Дунул в последний раз, улыбнулся Суровцеву и отправил рожь в рот.

– Всё-то вас учи, – пережёвывая этот первобытный хлеб, говорил он. – Ты что, правда, никогда жареные колоски не ел?

– Не приходилось, – честно признался Сергей Георгиевич.

Гриценко и Сенька снова смеялись.

– Да-а, – нараспев произнёс комбриг, – страшно далёк ты был от народа, ваше высокоблагородие.

Очень удивился бы Гриценко, узнай он, что почти полностью процитировал фразу Ленина из статьи «Памяти Герцена», адресованную декабристам: «Узок круг революционеров. Страшно далеки они от народа».

В особом отделе разговор не складывался. Уже знакомый Суровцеву чекист-латыш по фамилии Зведерис, тот самый, которому он оставил свою анкету при вступлении в Конармию, сразу ему заявил:

– Оружие сдать. Следуйте под арест.

– Я тебе сейчас последую, – не скрывая угрозы, заступился Гриценко. – Я тебе сейчас так последую, что ты у меня до самой Варшавы и обратно следовать будешь! Ишь ты! Зубы показать решил! Не по зубам тебе наши командиры. Запомни это!

– Вы должны быть благодарны за то, что мы не преследуем бывших младших царских офицеров. Как вы говорите, руки не доходят, – с неистребимым акцентом продолжал демонстрировать власть особист.

– А ты протяни… Ты протяни ручонки-то… Я тебе их по самые уши и обрублю, – ответил Гриценко и для убедительности взялся за рукоять шашки.

– Товарищ военный чекист, – решил разрядить обстановку Суровцев, – у меня нет оснований скрываться. А военная обстановка такова, что каждая сабля и каждый штык на счету.

– Да что ты с этим говнюком разговариваешь! Сейчас с Ворошиловым перетолкуем. А я попрошу его и товарища Будённого, чтоб они это чучело к нашему полку прикрепили. Нехай поможе с дезертирством бороться. Не всё нам с тобой дерьмо хлебать. А не будет справляться, мы его сами с тобой в расход отпишем как контру. Ты же ещё и будешь его кончать. Я тебе прикажу его шлёпнуть, – вдруг разулыбался комполка, точно обрадовался интересной мысли.

Было понятно, что перспектива оказаться в полку Гриценко не увлекала особиста. И в какие-то мгновения он понял, что явно перегнул палку в разговоре. Бывший прапорщик, но теперь орденоносец Гриценко был действительно пока ему не по зубам.

– Читайте, – с акцентом, строго, но без прежней решительности вдруг сказал военный чекист и положил на стол несколько листов машинописного текста. – Это документ апреля.

Суровцев и Гриценко склонились над документом из трёх страниц. Быстро читали: Особый отдел ВЧК 22 апреля 1920 г. сообщал в секретариат РВСР об отправке особым отделам фронтов и армий телеграммы с приказом об отношении к пленным и перебежчикам – офицерам белогвардейских армий. Они быстро прочитали страницу. Одновременно читали дальше суровые строки приказа:

«Принять к исполнению. Указанные офицеры подразделяются на 5 групп: 1) офицеры-поляки, 2) генералы и офицеры Генштаба, 3) контрразведчики и полицейские чины, 4) кадровые обер-офицеры и офицеры из студентов, учителей и духовенства, а также юнкера, 5) офицеры военного времени, за исключением студентов, учителей и духовенства. Группы 1 и 4-ю отправлять в определённые приказом концлагеря для дальнейшего просмотра, причём за поляками соблюдать строжайший надзор. Группу 5 подвергать тщательной фильтрации на месте, затем направить: “лояльных” в трудармии, остальных в места заключения для пленных 1 и 4-й групп. 2 и 3-ю группы направлять под конвоем в Москву в Особый отдел ВЧК».

Завершали приказ подписи авторов: «Заместитель ВЧК В.Р. Менжинский, член РВСР Д.И. Курский, управляющий делами Особого отдела ВЧК Г.Г. Ягода».

Прилагался и список концентрационных лагерей. Именно из-за строк приказа, предписывающих его как генштабиста и контрразведчика доставить в Особый отдел ВЧК, взгляд Суровцева непроизвольно выхватил названия лагерей, находившихся в Москве: Андрониковский лагерь, Покровский лагерь, Бутырская тюрьма. Ему было ясно, что курс большевиков на уничтожение русского офицерского корпуса из стихийного превращался в планомерный. Хотя ни он, ни Гриценко, ни сам информированный особист не знали, что в одних Бутырках весной текущего года сидело около двух тысяч офицеров. А сколько тысяч погибли там прошедшей зимой в результате расстрелов и повального тифа, уже не узнать никогда. Ежедневно во дворе тюрьмы скапливалось до ста пятидесяти не вывезенных трупов. Не знали они и о том, что всего месяц назад, в июле, заключённых Покровского лагеря, а это 1092 человека, вывезли на Север, в Архангельскую губернию, и всех до одного расстреляли.

И Гриценко и Суровцев были людьми похожими в умении быстро думать и анализировать. Внутреннюю логику приказа они схватили одновременно. Им всё было понятно. Понятно, почему офицеры-поляки, которых было много в старой русской армии, подлежали «строжайшему надзору» даже в лагерях.

Почему 4-я группа вызывала наибольшее недоверие. Именно кадровые обер-офицеры и офицеры из студентов, учителей и духовенства составили командную основу батальонного звена белых армий. Именно это звено было самым слабым в армиях красных. Опять же даже в пятой, не столь контрреволюционной, казалось бы, группе офицеров военного времени особо неблагонадёжными приказывалось считать выходцев из студентов, учителей и духовенства.